В песенке сочиненной совсем в другое время поручиком Толстым, о Реаде говорилось как о неумном генерале:

Туда умного не надо,

Ты пошли туда Реада,

А я посмотрю...

В действительности, получивший хорошее домашнее образование, послуживший и в инженерных войсках, и в кавалерии Николай Андреевич был вовсе не глуп. Участник Бородинской битвы, побывавший во многих сражениях и походах, генерал Реад, до мозга костей был военным человеком, для которого выполненный приказ являлся главной добродетелью командира. Не его вина, что в сражении четвертого августа, совсем в другой реальности, командующий русской армией в Крыму князь Горчаков, был неплохим начальником штаба у Паскевича, но полководцем совсем не являлся. Своей жизнью Николай Андреевич тогда заплатил за невнятную диспозицию и неразбериху среди русских войск.

Сейчас, генерал Реад, с большой радостью и изумлением видел вступающие в Бахчисарай невиданные войска и невиданную технику. Рассказ в штабе о том, что в Севастополь прибыла Сибирская стрелковая бригада, сформированная подобно полкам нового строя царя Алексея, в качестве эксперимента, вызвал у командира корпуса, да и не только у него вполне понятное недоверие к словам Васильчикова.

Слишком много вопросов, готовых сорваться у Николая Андреевича и чинов его штаба с уст, были пресечены напоминанием о сохранении военной тайны. Впрочем, в приватной беседе, с участием Ларионова, Васильчикова и Реада, генерал был посвящен во все. Восторг от открывшихся возможностей, от известия о поражении союзников на Черной речке, у генерал-адъютанта, был поистине беспределен. Вопросов о собственной судьбе он избегал из врожденной деликатности, но измучил Ларионова требованиями рассказать, как и чем была окончена Крымская компания.

Получив по большей частью уклончивые ответы и отправив в помощь оставшемуся у Черной речки батальону штабс-капитана Логинова с четырехорудийной батареей, Севский пехотный полк, большой обоз с продовольствием и фуражом, генерал Реад, немного успокоился. Но узнав о новых видах оружия и тактики, готов был сам следовать в Симферополь к Горчакову с требованием перейти к активным действиям. Возможность связаться с князем Горчаковым и с адмиралом Нахимовым 'не сходя с места', посредством аппаратуры, размещенной на повозках, двигающихся без помощи тягловой силы, вызвала у генерала очередной прилив энтузиазма.

Получив согласие от командира третьего корпуса, выслать к Черной речке практически всех врачей и лазаретных служителей, весь парк повозок и лазаретных линеек для перевозки раненых врагов, организации питательных пунктов на пути движения обозов с ранеными, Ларионов и Васильчиков почли за благо откланяться. Экспедиция оставив в окрестностях Бахчисарая два батальона стрелков и шестиорудийную батарею трехдюймовок предназначенные для освобождения Евпатории, выступила в сторону Симферополя. Основные проблемы ждали Ларионова, Васильчикова и Гребнева в штабе Крымской армии.

Глава 29. Пришла беда, откуда не ждали.

Не доходя до Симферополя, рядом с Петровской балкой раскинулось воинское кладбище. Здесь хоронили умерших от ранений и болезней защитников Севастополя, отправленных на излечение в тыл. Вместо выздоровления около тридцати тысяч из них, обрели в Симферополе вечный покой. Подобно Братскому кладбищу на Северной стороне, офицеры имели отдельные могилы, солдат и матросов хоронили в братских.

Чувства, с которыми наблюдали за этим городом мертвых, Ларионов, Гребнев и их подчиненные, отнюдь не были радостными. Генерал Васильчиков, бывавший в Симферополе ранее, привычным взглядом смотрел на погост.

- Вот так вот Сергей Аполлонович, рожает женщина мальчика, растет он, идет на службу, а тут бац - война, ранение и смерть.

- Решил пофилософствовать, Андрей Васильевич? О смысле жизни? Такие места предполагают соответствующее умонастроение.

- Да так что-то настроение накатило. - Задумчиво сказал Ларионов. - Вот просто подумал, две церкви не поделили, у кого будут ключи от ворот Храма Гроба Господня. А как результат война, тысячи и тысячи убитых, умерших от ран и болезней.

- Ну, есть и еще одна причина. Она столь же весома. - Усмехнулся Гребнев.

- Это какая же, такая причина? - вмешался генерал-лейтенант.

- Если мне память не изменяет, Ваше превосходительство, то в бозе почивший государь Николай Павлович, в поздравлении Наполеону с восшествием на трон, назвал его вместо милого брата, милым другом.

- Ах, это! Да такое тоже имело местом быть. Но согласись, что глупость все это.

- Это для нас глупость, Ваше превосходительство, а для Наполеона обида. Не признали его за полноценного императора. Извольте воевать.

- Сергей Аполлонович, я ведь просил Вас, без чинов.

- Простите, забылся Виктор Илларионович, как вижу Ваши эполеты, так и тянет титуловать Вас согласно устава. - Улыбнулся Гребнев.

- И правил глупо, и воевал не очень, и кончил плохо. - Сказал Ларионов, имея в виду Наполеона. - Прямо как дядя. Умер вдалеке от прекрасной Франции.

- Еще не кончил и не умер. Не забывай, Андрей, мы тут сейчас только первые камешки выбиваем из фундамента Второй Империи.

- Нам бы Францию в союзниках иметь, а не в противниках. Судя по вашим рассказам господа, из маленького пушистого котенка, вырастет такой лев, что не дай бог!

- Согласен! Франция нам нужна как противовес Германии. Уж слишком у нас сосед оказался воинственный. Наверное, Наполеона надо будет предупредить об опасности задирать Вильгельма. - сказал Ларионов.

- В будущем - может быть, но на данный момент король Пруссии - брат Вильгельма, Фридрих-Вильгельм четвертый, который сойдет с ума только через два года.

- Никак не привыкну к тому, что оказался в том времени, когда еще очень много не произошло. Все в наших руках! - подвел итог Ларионов.

Показались дощатые бараки, в которых размещались раненые. Запах хлорки смешивался запахом немудреной пищи из несвежих продуктов. Запах заштатной больницы для бедных, запах горя и боли.

Когда вдоль дороги стали видны первые дома обывателей, полковник Ларионов, с согласия генерала Васильчикова, приказал остановиться, развернуть радиостанцию и приготовиться протянуть телефонную связь между радиостанцией и штабом Горчакова. Вместе с радиостанцией оставалась стрелковая рота, чинам которой, кашевар, открыв котел полевой кухни начал выдавать обед.

Генерал Васильчиков, полковник Ларионов и капитан Гребнев сопровождаемые десятком казаков, отправились в город. Телефонистам разрешили принять пищу и только после этого, заготовив столбы проложить линию. Командир роты прапорщик Колобков, со своими субалтернами, получил приказ подготовиться к смотру. Зная любовь начальника штаба князя Горчакова, генерал-адютанта Павла Евстафьевича Коцебу к фрунту, Васильчиков, особенно долго объяснял командиру роты требования, которые предъявлял генерал к внешнему виду и выправке солдат.

* * *

Из дневника капитана Гребнева.

' Все, что я читал о положении наших раненых на пути из Севастополя в Симферополь, это даже не макушка айсберга, это крошка на поверхности океана. Бедные, несчастные наши герои, перевозка их в госпитальные бараки, без возможности перевязки, без горячей пищи, без сопровождения транспортов медицинским персоналом, это просто преступление.

В хвосте каждого транспорта, движутся повозки, куда складывают тела умерших в дороге, для того, чтобы похоронить их уже в Симферополе. Я очень уважаю и уважал всегда доктора Пирогова, но не в его силах, как, наверное, вообще не в силах человеческих преодолеть, то пренебрежение, которое демонстрирует начальство наше (по крайней мере то, что находится в Крыму), по отношению к раненым.

Несчастные мучаются в дороге, имея только по десять копеек в день на человека, на которые в Крыму можно приобрести едва ли только по полфунта хлеба. Стыд и позор!