— То есть вы хотите сказать, что не нанимали частного детектива и не разыскивали меня целенаправленно?

— Помилуйте! — Энриарти возмущенно взмахнул руками. — Настолько бесцеремонное вмешательство в частную жизнь совершенно неприемлемо для банка с нашей репутацией. Это могло бы непоправимо ее испортить.

— А то, что вы попросту забыли о, как вы это называете, VIP-услуге для особого клиента, больше соответствует вашим принципам?

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Вы мне не верите. Скажу откровенно, если бы я сам обнаружил это дело раньше, то встал бы перед тяжелой дилеммой. Мне требовалось бы разыскать вас, или хотя бы попытаться, но сделать это, не нарушая ваших конституционных прав, было бы невозможно. Какая досада, что в начале XVI века не существовало конституционных прав.

— Зато уже существовал мышьяк.

Энриарти скривился так, словно сам только что отхлебнул от подарка Лукреции Борджиа.

— Синьора, мне действительно очень жаль. Если вы пришлете к нам вашего адвоката, мы сможем обсудить вопрос моральной компенсации по этому досадному случаю. Но дело, согласитесь, удивительное. А самое удивительное в нем знаете что?

— Что?

— То, что в документе пятисотлетней давности указано ваше точное описание. И не только врожденные, фенотипические признаки, но и приобретенные, как шрам… простите. Но вы понимаете, что я хочу сказать? Предположим, что Лукреция Борджиа знала кого-то из Сфорца, кто был очень похож на вас. Предположим, она предполагала, что этот человек свою внучку или правнучку собирается назвать Кьярой. Но как она могла знать, что у этой Кьяры однажды появится маленький шрам под нижней губой? И почему не сказала не только где, но и когда эту женщину искать?

— Может, она могла видеть будущее? — нервно улыбнулась Кьяра.

Энриарти не улыбнулся в ответ, и ее улыбка застыла. Не может же он… то есть… не верит же он в самом деле?

— Вы не верите в мистику, не так ли? — усмехнулся Энриарти — все-таки этот мошенник отлично умел читать лица людей. — Я тоже особо не верил в вашем возрасте. Это очень странная история, синьора Лиони, очень странная. Я рад был бы помочь вам, не только потому, что здесь замешана честь «Монте дей Паски», но и потому, что это, пожалуй, самая невероятная вещь, происходившая на моих глазах за те двадцать пять лет, что я управляю этим банком. У нас бывало всякое, но такое…

— Вы уверены, что это была именно Борджиа? — спросила Кьяра. Почему-то эта часть истории показалась ей чуть ли не наиболее дикой. — Сама Лукреция Борджиа, та самая…

— Разве в истории была еще одна?

Кьяра помолчала. Кофе совсем остыл, печенье Лусии сиротливо лежало на блюдце.

— А погром? — внезапно спросила Кьяра, резко поднимая голову.

Энриарти казался искренне удивленным. Впрочем, искренность банкира стоит не дороже, чем клятва наркомана «завязать».

— Какой погром?

— Погром в моей квартире. В тот же день, когда вы через курьерскую службу прислали мне это проклятое вино.

— Какой ужас! Я ничего об этом не знаю. Вам все-таки следует заявить в полицию.

— То есть вы думаете, что это никак не связано?

— Не имею ни малейшего представления, синьора.

Он то ли в самом деле не знал, то ли счел, что и так рассказал достаточно. Что же могли искать те люди — и главное, нашли ли? Наводя порядок, Кьяра не заметила никакой пропажи. Даже деньги на текущие расходы, которые она беспечно держала в ящике кухонного стола, оказались нетронуты. Искали что-то вполне конкретное, вот только что?

И если они ушли ни с чем, не стоит ли ожидать повторный визит?

— Вы побледнели, — заметил Энриарти. — И не выпили кофе. Хотите стакан воды?

— Нет, спасибо, — Кьяра поднялась, бросив напоследок взгляд на пергамент. — Я пойду. Вы позволите мне снять копию?

— Разумеется. Если вы подождете минуту, моя секретарша сделает это немедленно. Но я только надеюсь… я хочу сказать, мы были бы очень признательны, если бы это дело не появилось в газетах.

— Можете не беспокоиться, — рассеянно сказала Кьяра. Да уж, только газетчиков ей сейчас не хватало. Хотя каков бы мог быть заголовок! «Последнее преступление Лукреции Борджиа: убийство сквозь века».

«Чем же я так тебе насолила?» — подумала Кьяра, выходя из здания банка и слегка щурясь на яркий свет зимнего дня.

И невесело усмехнулась, подумав, что говорит с человеком, жившим на много столетий раньше ее. Действительно говорит. Первое слово сказала Лукреция Борджиа.

Найдется ли у Кьяры Лиони, чем ей ответить?

Город Урбино тонул в перламутрово-розовом зареве. Чезаре зевнул, хрустнув челюстью, и, решив не дочитывать, бросил свиток на стол. Свиток тотчас свернулся трубочкой и скатился на пол, куда за ним с лаем кинулся борзой щенок, перед тем крутившийся у ног хозяина и поскуливавший от скуки. Надо было кликнуть пажа, чтобы занялся им, но только эта щенячья возня и мешала Чезаре уснуть за столом, в первых рассветных лучах.

— Не могу больше, — пожаловался он щенку, уже начавшему увлеченно драть крепкими молодыми зубами послание Вито Вителли. Щенок ответил утробным рычанием, беспечно пожирая свиток, который Чезаре, по правде, и так собирался бросить в камин. Этот Вителли имел дерзость указывать ему, папскому гонфалоньеру, что ему следует делать и чего не следует. Глупо, писал он — да, именно так и писал! — невероятно глупо уходить из Ареццо, когда перевес на их стороне, и город вот-вот готов был сдаться. Этого наглого старика не волновало, что Чезаре срочно понадобились все силы под Болоньей, чтобы заставить тамошнего владетеля, Джованни Бентивольо, сдать город. Болонья — стратегический пункт в походе по Романье, намного более важный, чем какой-то жалкий Ареццо. Но Вителли бесился, что его, со всей его величественной артиллерией, вынудили позорно отступить, пока жители Ареццо свистели и улюлюкали ему вслед с городских стен. Ничего, туда они еще вернутся. Вителли жаждет реванша и получит его, но в свой срок. И когда этот срок наступит — решать Чезаре, герцогу Валентино, папскому гонфалоньеру. А не славному, но чересчур зарвавшемуся капитану Вителли.

Все это Чезаре мог и хотел объяснить ему в ответном письме. Но он проработал всю ночь, разбирая доклады своих командиров, жалобы жителей Урбино, дрязги среди солдат, и сейчас хотел спать, только спать и больше ничего. В последнее время он часто ловил себя на том, что ему становится трудно сосредоточиться. Быстрые решения на поле боя он принимал, как и прежде, молниеносно, но длительные периоды умственного труда стали ему не по плечу. Черная пелена, прежде окутывавшая его голову всякий раз, когда он использовал силу быка, теперь была с ним всегда, даже если бык лежал в тайнике. Конечно, это пелена была не столь плотной, порой она почти рассеивалась, но никогда уже не спадала совсем. Порой Чезаре чувствовал что-то похожее на страх, снова и снова вспоминая настойчивые просьбы Лукреции. «Интересно, а что делает с ней ласточка? И что паук делает с отцом?» — подумал Чезаре. Надо будет спросить их об этом при случае. Надо будет…

Щенок заурчал, сплевывая последние клочки свитка, и довольно облизнул длинную морду розовым языком. Чезаре поманил его и почесал за ухом, выбирая из оскаленной пасти мокрую бумагу. Пошло все к дьяволу, не будет он сейчас отвечать Вителли. Вечером. Или завтра. А теперь спать…

Стук в дверь прозвучал отрывисто и сухо — так стучал только один Мичелотто. Значит, что-то стряслось. Чезаре, нахмурившись, поднял голову, глядя в непроницаемое лицо слуги, возникшего на пороге.

— Там женщина, — как всегда лаконично сообщил Мичелотто. — Просит, чтобы вы ее приняли.

Чезаре на миг задумался. Женщина. Когда же в последний раз у него была женщина? Походные условия и затяжная война, столь много сулящая в этом отношении простой солдатне, к командирам бывает довольно сурова. В последний раз он обнимал женщину… неужели в Форли? Да. Чезаре нахмурился. Мысль о Лукреции мелькнула и погасла, как падающая звезда на рассвете.