Утром, сев за завтрак ранний,
муж спросил у юной пани:
«Друг мой нежный, друг мой милый
мы с тобой так дружно жили.
Мы с тобой так дружно жили, —
тайн сердечных не таили.
Третий год уж вместе прожит,
лишь одно меня тревожит.
Друг мой нежный, друг мой милый!
сон твой скован странной силой.
С вечера свежа, румяна,
ночью млеешь, бездыханна.
Ни дыханья, ни движенья —
смертной тени выраженье.
Холодеет твое тело,
словно въяве омертвело.
Даже детский плач не может
пробудить тебя, встревожить.
Друг мой милый, свет мой ясный,
может, недуг то опасный?
Если грозный недуг это,
спросим мудрого совета.
В поле много трав полезных,
помогающих в болезнях.
Если средства те не споры, —
есть заклятья, заговоры.
В сильном слове, в заговоре —
кораблям защита в море.
Силой слов пожары тушат,
свары гасят, горы рушат.
Слово звезды сдвинуть может,
и тебе оно поможет».
«Друг мой милый, муж любезный,
все слова здесь бесполезны!
Что случилось от рожденья, —
нету средств для исцеленья.
Что назначено судьбою, —
не сменить ценой любою.
{16} Без сознания на ложе
отдаюсь я воле божьей.
Волей неба я незримо
в мертвых снах своих хранима.
Ночью мертвой я бываю,
утром снова оживаю.
Вновь сильна встаю со светом,
доверяясь небу в этом».
Зря так пани говорила;
мужу мысли отравила!
Сидит бабка, дышит тяжко,
воду льет из чашки в чашку
[24].
Перед бабкой в тусклом свете
муж у бабки на совете.
«Вещая! Открой попробуй, —
как бороться с той хворобой?
Что тот недуг порождает,
где душа жены блуждает?
Разгадай мне, сделай милость,
что с супругой приключилось?
С вечера бодра, румяна,
ночью ж вовсе бездыханна.
Ни дыханья, ни движенья, —
смертной тени выраженье!
Словно мрамор ее тело,
будто вовсе омертвело».
«Если в снах она мертвеет, —
знать душа далеко реет!
Днем с тебя очей не сводит,
ночью ж в дерево уходит.
Знай, — над речкой под горою
верба с белою корою.
Ветки желтые упруги —
в них душа твоей супруги!»
«Не такой жена мне мнилась,
чтобы с вербою слюбилась,
Пусть жена живет со мною,
верба ж тлеет под землею».
Взял на плечи топорище,
Вербу ссек под корневище.
Тяжко над струей речною
зашумела та листвою.
Зашумела, застонала,
словно мать дитя теряло.
Словно мать дитя теряло,
руки-ветви простирала.
Что у дома за собранье?
Не над мертвым ли рыданье?
«Смерть стряслась с супругой милой:
как коса ее скосила.
Все ходила, хлопотала,
вдруг, как гром убил, упала.
Пошатнулась, застонала,
руки к люльке простирала!»
«Ох, беда, беда ты злая!
Сам жену убил, не зная.
И дитя порою тою
сам я сделал сиротою!
Ой, ты верба белоствольна,
ревновать тебя довольно.
Отняла полжизни целой:
что с тобой теперь нам делать?»
«Подними меня из глуби,
желты ветви мне отрубишь.
Прикажи из прутьев тонких
колыбель сплести ребенку.
Уложи дитя в корзинку,
пусть не плачет, сиротинка!
Станет в ней оно качаться, —
тела матери касаться.
У ручья посадишь прутья,
не сломать чтоб, не погнуть их.
Подойдет дитя к посаде,
выросши, свирельку сладит.
Зазвучит свирель, задышит —
голос матери услышит».
