– И что же? – я впился в него глазами и так сжал деревянную ручку кресла, что она заскрипела.

– Неделю назад Волохова скончалась от язвы желудка.

Я, ослабев, откинулся на спинку кресла, на лбу у меня выступили капли пота.

Феликс сидел в своём кресле спокойно, но теперь мрак на его лице приобрёл зловещий кроваво-красный оттенок. И мне показалось, что белки глаз его в сумерках стали отливать каким-то мефистофельским, дьявольским кроваво-красным светом. Что-то прорицательское обозначилось в его резком профиле, тяжёлых надбровных дугах, большом прямом носу с хищными ноздрями, мощном, выступающем вперёд подбородке и необычайных глазах. Как это я раньше не замечал, что глаза у него необыкновенные: они словно заглядывают в душу и видят тебя насквозь. Мне вдруг показалось, что для этого человека нет ничего скрытного в другом. Он смотрит и видит чужую душу так же ясно, как мы видим окружающие нас предметы.

– А тебе не хочется снять меня в какой-нибудь роли? – спросил я и похолодел в ожидании чего-то ужасного. Я замер, как замирает приговорённый к смерти, ожидая, когда судья вслух произнесёт приговор.

Феликс посмотрел на меня задумчиво и грустно, я сидел, как пригвождённый, не смея пошевелиться.

– Нет, тебя не хочется, – ответил он спокойно.

Я облегчённо вздохнул и даже повеселел. Мне показалось, что сейчас от меня отодвинулась смерть. Только что она стояла рядом, а вот стоило Феликсу посмотреть на меня, сказать своё веское слово – и я почувствовал, что буду жить долго.

Тут я заметил, что сумерки в комнате сгустились до неприличия, в такой темноте хорошо сидеть с любимой женщиной, но с всевидящим другом как-то не очень приятно. Я почти физически ощутил в себе желание света, встал и зажёг люстру на все пять ламп. Можно было ограничиться двумя, она у меня включается на два положения: интимное освещение и «на всю катушку». В данном случае требовалось последнее. Возвращаясь назад в кресло, по пути, незаметно для друга я нажал за его спиной кнопку и включил дополнительно настольную лампу. Теперь с темнотой было окончательно покончено, но я почувствовал нечто другое неприятное, на этот раз в себе. Это было чувство голода.

– Не поесть ли нам? – спросил я неуверенно.

– Как хочешь, – ответил Феликс и задумчиво склонил голову на грудь.

Я помчался на кухню, сварил кофе, молниеносно изжарил яичницу с колбасой и прямо в сковороде отнёс на журнальный столик, было не до эстетики… Я чувствовал, что рассказанное – лишь предисловие, оставалось сделать вывод, откровенный и безжалостный. Пока я только чувствовал его, как говорится, «нутром», он имел аморфный вид, теперь его нужно было облечь в слова.

Мы молча поели, выпили кофе. Калории ужина приободрили меня, и я вновь приступил к расспросам.

– Так ты думаешь – это случайность, или между твоим выбором и происшедшим есть зависимость?

Феликс посмотрел на меня проницательным острым взглядом:

– Думаю, что есть.

– Это мистика, – засмеялся я. – Уверен, что эти три случайности, возможно нелепые, удивительные, но случайности. Сейчас, при таком темпе жизни и не то бывает. Только мы не видим и не обращаем на это внимания.

– Нет. Это, к сожалению, не простые случайности, – покачал головой Феликс. – Происшедшее стоит рядом с мистикой, потому что пока не находит своего материалистического объяснения.

– Так может, это пророчество? – предположил я.

– Это виденье человека, – твёрдо заявил он. Я согласился:

– Я про то же и говорю – пророчество.

– Нет, – продолжал упрямо возражать Феликс. – Под пророчеством мы подразумеваем несуществующие вещи и явления. Хотя… – он задумался на несколько секунд, – кто знает, может в старину именно такие люди, как я, и легли в основу понятия «пророк». Но я, к сожалению, не пророк и предсказывать судьбы не могу. Дело здесь в другом. Я вижу не судьбу человека, а его талант, мастерство, неповторимое и удивительное. Я вижу талант, нахожу его, а остальное уже дело психологии: я подбираю для артиста такую роль, из которой он в силу эмоциональности, таланта и ещё чего-то, чего я не знаю, не может долгое время выйти. Сцена сыграна и занавес опущен, а артист подсознательно продолжает жить жизнью только что сыгранного героя, его чувствами, его умом. Именно поэтому все трое погибли. Не зря же человек усваивает хорошо и надолго только то, к чему склонна его натура. Я, к примеру, первоначально окончил технический техникум, но в силу того, что склонен к гуманитарным знаниям, уже через десять лет не помнил не только то, что учил, но даже предметы, которые сдавал. А гуманитарные знания, не учась, схватывал на лету и помню до сих пор. Так вот, я сумел увидеть человеческую сущность, то, к чему максимально склонна натура, и настолько слить воедино талант, мастерство актёра с образом, что после съёмок они не смогли выйти из образа и погибли так же, как и их герои. Я чувствую, что нажал какую-то невидимую кнопку и запустил в действие неведомый механизм, который и привёл их к гибели.

– Но сколько артистов снимается в трагических фильмах – и ничего, живут, – заметил я. – Красов умирал десятки раз и прожил благополучно до восьмидесяти лет.

– Не вспоминай о нём. Мне этот актёр несимпатичен и, на мой взгляд, посредственен. Он играет бездушно, играет, никогда не погружаясь в роль с головой. Он только внешне герой, а душа его далека от образа. Я бы такую игру назвал плаваньем по поверхности. Нет, я бы такого актёра никогда не пригласил в свой фильм.

– А что ты скажешь насчёт театра? По-моему, там талантливые актёры «умирают» ежедневно, – попытался я найти новый аргумент.

– Ты сам говоришь – ежедневно, – поймал меня на слове Феликс. – Сегодня одна роль, завтра другая: они не успевают надолго и глубоко погрузиться в роль, а фильм снимается по году и больше. За это время актёр настолько вживается в роль, что требуется длительное время, чтобы выйти из неё. Я бы назвал это явление психологическим магнетизмом. Чем дольше намагничивается предмет, в данном случае человек, тем больше требуется времени для его размагничивания. Кто знает, быть может, я заметил неизвестное явление природы.

– Ничто так плохо не изучено и не таит в себе столько тайн, как человек. Там, где кажется всё ясным, скрываются тысячи, а подчас и миллионы загадок, и в каждой – целый мир взаимосвязей и закономерностей. В конкретном же случае, как я заметил, на полное слияние с ролью способны только единицы, самые-самые. Понял? – я кивнул. – Значит, это явление характерно для определённой категории людей.

Объяснения друга несколько разочаровали меня.

– Значит, в этом нет ничего сверхъестественного?

– Да. Неясно только, как это происходит. Умение видеть талант, способности человека, только и всего, хотя на подобное способен не каждый. Некоторые, имея перед собой гения, остаются настолько слепы, что принимают его в силу собственной бездарности и неспособности постичь его труды за нечто непонятное, а иногда бессмысленное и нелепое, хотя бессмысленность и бездарность кроются в них самих, а не в том, кого они не могут постичь. Ищи отклонения не в другом, а в себе.

– Послушай, – вдруг вспомнил я, – но раньше разве ты не снимал фильмы, в которых твои герои гибли?

– Снимал.

– Те-то актёры остались живы?

– Конечно, – как само собой разумеющееся ответил Феликс.

– Так в чём же дело?

– Тогда у меня не хватало достаточно опыта и знаний. Они пришли со временем. Количество переросло в качество, простой закон философии, и я стал «видеть» человека точнее, глубже, видеть его талант.

– Послушай, – воскликнул я, меня осенила идея. – Давай проведём эксперимент на мне. Пригласи меня сниматься в своём фильме с плохим концом. Допустим, в трёх фильмах артисты погибли по своей вине, смерть заключалась в них самих. Я согласен, что психологический настрой очень много значит. Так давай видоизменим причину смерти. Пусть герой умирает не от болезни и не несясь на автомобиле, чтобы собственной рукой невольно направить машину в пасть смерти; пусть артист по сценарию умрёт от руки убийцы. Я уверен, что актёр не сумеет заставить другого человека, не игравшего в этом фильме, поднять на себя руку или даже убить. Это же абсурд. В то, что первые трое актёров погибли в силу каких-то психологических причин, ещё можно поверить, хотя убеждён – в это мог поверить только я, твой друг, хорошо знающий тебя. Другие не поверят, и не надейся. Но давай проделаем эксперимент. Я готов принести себя в жертву, если ты гарантируешь, что эксперимент закончится благополучно. – Феликс слушал внимательно. – Если эксперимент удастся, можно выставлять тебя, как феномен природы. Ну как?