и был им поражён.

"Вот вяжем мы снопы на поле нашем, –

он братьям говорит, –

Мой сноп  по центру, а вокруг все ваши.

Мой сноп прямой, спокойно так стоит.

И моему все ваши поклонились".

Стерпеть такое братья не могли –

скрипя зубами от него ушли

и ненавистью к младшему прониклись –

ругали и кляли.

Иосиф был наивен бесконечно.

Он ревности не знал.

И снова откровенно и беспечно

свой новый сон он братьям рассказал:

"И видел я – луна и солнце светят

и с ними звёзды – столько, сколько вас.

И все мне поклонились, и не раз.

Такие чудеса на белом свете!» –

закончил он рассказ.

Иаков отчитал его за это:

"Не думаешь ли ты,

что можешь, ночь проспавши до расвета,

смотреть на нас с небесной высоты?

Да как посмел ты выдумать такое,

чтоб мать с отцом и братья, вдруг, смогли

склониться пред тобою до земли?

Весь этот странный сон – не что иное,

как выдумки твои"!

Однажды, братья вышли со стадами,

пасти их под Сихем.

Они в краю далёком, за горами.

И долго нет вестей от них совсем.

Отец послал Иосифа за ними

узнать о их здоровье, цел ли скот,

не знают ли они иных забот.

И, повидавшись с братьями родными,

отдать ему отчёт.

Иосиф шёл в Сихем и заблудился.

Но в поле повстречал

он странника. Тот вовремя явился –

ему дорогу к братьям указал.

И вот Иосиф их нашёл в Дофане.

Они его увидели вдали

и мысли об убийстве им пришли:

"О снах своих болтать он перестанет –

когда поест земли!

Убьём его и бросим в ров глубокий,

а скажем – хищный зверь.

И на земле не станет лжепророка.

И сны его не сбудутся теперь".

Но брат Рувим, услышав эти речи,

Иосифа не дал им убивать.

Иной стал выход братьям предлагать:

"Бросайте в ров его, за местом встречи.

Но кровь не проливать".

Он так сказал, спасти надеясь брата

и возвратить отцу,

как юную, ушедшую из стада,

в чужих полях заблудшую овцу.

И вот они Иосифа схватили,

одежду разноцветную сорвав,

Хитон цветной на части разорвав,

в глубокий ров безводный опустили,

ни слова не сказав.

Рувим ушёл стада свои проведать,

затем сюда прийти.

А братья мирно сели пообедать

перед началом нового пути.

Иуде же кусок не лезет в горло:

страдает он за брата своего,

но сделать сам не может ничего:

они в своём решении упорны

и все против него.

Иосиф горевал в сырой цистерне1,

о милости молил,

от гадов, скорпионов, всякой скверны

спастись пытался из последних сил.

Но что там? Бубенцы звенят за дюной.

Ослы, верблюды... Из восточных стран

с бальзамом и стираксой2 караван

арабы ясным днём и ночью лунной

ведут через Дофан.

И к братьям обратился тут Иуда:

"Зачем нам убивать?

Какая польза будет нам отсюда?

Не лучше ли Иосифа продать?

Пойдёмте, продадим Измаильтянам

Тогда на нём не будет наших рук,

а в рабстве поразит его недуг.

И братья поспешили к каравану,

что здесь явился вдруг.

И продали Иосифа прохожим,

злодейство совершив.

А караван, об этом не тревожась,

свой путь в Египет далее вершил.

Вот старший брат Рувим ко рву вернулся.

Но опоздал он. Брата больше нет –

В пустынных далях затерялся след.

"О, как же я жестоко обманулся! –

Конец. Спасенья нет!"

Братья продают Иосифа

И тут он разодрал свои одежды

в знак горя своего:

"Нет отрока. И больше нет надежды

найти и возвратить отцу его".

И с братьями Иосифа тунику

испачкали в крови, убив козла.

Потом к отцу отправили посла –

отдать ему ту страшную улику

свершившегося зла.