Держало палку странное существо. Невысокое, худое до изможденности, закутанное в разноцветные лохмотья, оно лишь отдаленно напоминало человека. Черную кожу его покрывали многочисленные шрамы, которые складывались в узор и смотрелись столь же гармонично, как и короткие косицы. В них были вплетены обрывки лент, птичьи перышки и куски стекла. Нижнюю губу украшала тройка широких колец, а сквозь ухо продет был обломок ребра, судя по размеру – кошачьего.

– Не лезь, Лаша, – пригрозил Сиг, впрочем, не особо уверенно. – Или ты ревнуешь?

– Лаашья! Сиг звать Лаашья! Сиг убрать рука. Леди не бояться Сиг. Леди не бояться Так. Сиг и Так неумные.

Я охотно согласилась с панкующей девицей – все-таки это была девица.

Сердце грохотало, как взбесившийся бронепоезд.

– Сиг и Так не видеть. Платье. Аттайский шерсть. Мягкий шерсть. Легкий шерсть. Стоит золото. Много золото! – Лаашья растопырила пальцы, впрочем не выпустив гладкую палку желтоватого костяного цвета. – И платок. Саккарам. Саккарам далеко. Три по три плыть. Один город платок делать. Один платок – один зеленый камень. Дорогой.

Изумруд, что ли? По глазам Сига я поняла, что теперь меня могли и ограбить. Перспектив в жизни прибавлялось, но они по-прежнему были упорно пессимистичны.

– Ты ошибаешься, душенька. – Сиг потер руку, на которой проступала красная отметина от удара палкой.

– Лаашья знать. Лаашья иметь корабль. И грабить. Купец слабый. Ехать за платок. Лаашья и сестры ждать у камень. Нападать и все резать. Лаашья иметь много платок! – Она вздохнула огорченно и добавила: – Давно. Лаашья поймать. Сестра злой. Хотеть сам корабль иметь. Отдать Лаашья белый люди. Они думать вешать.

Я мысленно сказала спасибо тому, кто ее помиловал.

Возможно, все еще наладится. Настька подождет… она ведь давно ждет. Что ей пару дней… месяцев… лет? Мы ведь все равно встретимся, но позже.

Если повезет.

Я расскажу смешную историю о собственной глупости, а она не задаст тот самый вопрос, которого я боюсь.

– Леди носят другие платья, – пробасил Так, качнувшись.

А он вдвое, если не втрое крупнее моей защитницы. Надо бы бежать, но куда? Я сомневалась, что сумею найти ту дверь, через которую попала во двор. И уж тем более, что добегу до нее.

– Так платить голова, если обидеть леди! Лаашья должна Так два жизнь! Так не трогать леди. Так жить. Лаашья должна Так один жизнь.

Спорить они могли долго. Мы с Сигом переглянулись – прежней наглости в нем поубавилось, – и он сказал:

– Идем к Сержанту. Пусть решает.

Никуда идти мне не хотелось, но, похоже, особого выбора не было. Слева меня конвоировал Так, справа – Сиг. А впереди, не то показывая дорогу, не то перекрывая и этот путь к побегу, шествовала Лаашья.

Надеюсь, идти недалеко. И моего везения хватит, чтобы выжить.

Играла музыка, как-то на редкость мерзко. Особенно скрипки. Кайя смотрел на то, как порхают смычки в руках музыкантов, и ему казалось, что скользят они не по струнам, но по натянутым до предела нервам.

День тянулся.

Прием и того хуже.

Не то чтобы дел набралось больше обычного, скорее уж каждый, кому случилось оказаться в замке, счел необходимым засвидетельствовать свое глубочайшее почтение лорду-протектору. И старый клещ Кормак следил, чтобы почтение было надлежащей степени глубины.

В состоянии похмелья весь этот фарс переносился особенно тяжело.

– …и славный тан Кавдора, графство Морэй, желает… вашей светлости… чтобы… и верный рыцарь…

Герольд бубнил имя за именем с прежним утомительно бодрым видом. Кайя кивал, что-то отвечал, благодарил и улыбался. Он очень старался выглядеть дружелюбно, но подозревал, что получается плохо.

– …маркиз Броуди…

Маркиз – тучный пожилой человек – долго кланялся, лепетал что-то высокопарное, то и дело поглядывая на лорда-канцлера.

– Маркиз страстно желает представить вашей светлости свой проект, – пояснил мормэр Кормак. Как у него получается говорить вроде бы и на ухо, но при этом не сходя с места и вообще не изменяя позы? – И я имел смелость уверить маркиза, что вы примете и выслушаете его.

Кайя кивнул. Примет. Выслушает. Он привык принимать и слушать. Скрипки пошли на новый круг и ударили разом, резко, до того болезненно, что Кайя закрыл глаза.

Вернуться. В постель. Лечь.

Выспаться.

Простые желания. И какого он, обладая высшей властью, не способен исполнить их?

– Прием окончен! – рявкнул герольд, ударяя треклятой тростью по полу.

Надо будет приказать, чтобы трость подбили войлоком. И пол тоже… Или пол неудобно? Войлок не блестит, но ходить по нему станут тихо-тихо…

Зал опустел. И скрипки смолкли, но тишина не принесла облегчения, напротив, теперь Кайя определенно понял, что где-то допустил непростительную ошибку. Еще немного, и он сообразит где.

– Ваша светлость, – лорд-канцлер не позволил ухватить мысль, – надеюсь, у вас будут силы принять еще одного посетителя, который мечтал о том, чтобы увидеть вас.

Он не стал ждать ответа, но бросился к одной из тех дверей, которых в любом замке великое множество, – неприметных, скрытых в ложных нишах и в тенях арок, упрятанных за шелками гобеленов и ненастоящих стен. Их петли никогда не скрипят, а сквозняки не смеют выдавать их присутствие.

Эти двери удобны, если желаешь оставаться незамеченным.

– Ваша светлость. – Мягкий голос со вкусом меда. – Я бесконечно рада видеть вас вновь.

Леди Лоу плыла над полом под нежный звон серебряных колокольчиков, нашитых на юбку.

– Мне нестерпимо тяжело было разлучаться с вами на столь долгий срок, однако теперь я смею надеяться, что…

Само совершенство, отлитое в золоте. Платье мерцает, кожа бледна. Черты лица идеальны, и сложная изысканная прическа лишь подчеркивает неземную хрупкость этого создания.

Но сколько в этом правды?

Урфин не стал бы врать. Или стал бы?

– Это мой вам скромный дар. – Леди Лоу присела в реверансе и протянула шелковый сверток. – Думая о вас, я вышивала это полотно…

Белый паладин на синем щите, перечеркнутом алой лентой.

Герб Дохерти.

– …уверяя себя, что в тот день, когда сделаю последний стежок, удостоюсь счастья увидеть вас.

Шелк был прохладен. Вышивка идеальна, как и женщина, ее создавшая, но…

– Благодарю вас, леди Лоу.

Она протянула руку для поцелуя, и Кайя, коснувшись холодной, как шелк, кожи, вдруг вспомнил.

Передав вышивку лорду-канцлеру, который всегда сам распоряжался подобного рода случайными дарами, он спросил:

– Скажите, мормэр Кормак, а где моя жена?

Идти пришлось не то чтобы далеко, скорее уж путь был запутан. Сначала мы прошли мимо телеги, на которой возвышалась странного вида штуковина – этакая большая, очень большая ложка на деревянных подпорках, обвязанная кучей веревок. Выглядела она на редкость воинственно для ложки. Сиг охотно пояснил, что штуковина называется «онагр» и предназначена для швыряния камней. Потом он показал мне маргонель. И баллисту, и даже таран – могучий ствол, украшенный бараньей головой.

– Этим тараном лорд Дохерти высадил ворота Дингвалла!

Очаровательное хобби. Кто крестиком вышивает, кто ворота штурмом берет. Я рада, что его светлости есть чем заняться на досуге.

Нервное веселье, на грани истерики, клокотало в крови. А за тараном начинался палаточный город. Здесь было грязно и шумно. Кто-то мылся, поливая себя из ведра, отфыркиваясь и матерясь. Кто-то кашеварил. Кто-то спешил развесить одежду, сам оставаясь почти голым… Играли в кости. Чинили сапоги.