Поляков сел.

— Неделю тому назад на Каменном острове был убит Капитон Григорьевич Романычев…

— Убили Капитона?! — нахмурился Поляков. — Кому помешал старик?

Корнилов понял, что они уедут из Гатчины с пустыми руками. Как он и предполагал, этот бритоголовый ровесник Советской власти не намерен был давать следствию шанс.

— Вы его знали?

— Мне кажется, я знал его всю жизнь.

— Гражданин Поляков, сейчас я начинаю официальный допрос. Вы знаете, есть некоторые формальности…

— Да, да, знаю. В век информации все всё знают, — в голосе хозяина проскользнули минорные нотки — словно легкая грусть об убитом. — Ответственность за дачу ложных показаний. Правда, только правда, ничего, кроме правды…

Медников положил перед Поляковым бланк допроса.

— Распишитесь, пожалуйста, что вы предупреждены об ответственности.

Поляков расписался.

— Теперь назовите свою фамилию, имя, отчество…

И допрос начался.

На вопрос о том, как состоялось знакомство с Романычевым, Поляков ответил беспроигрышно: в сорок втором году, на Андреевском рынке. Оба пришли покупать жмых, попали под бомбежку, вместе прятались в подъезде соседнего дома. Это было так похоже на правду. Кому придет в голову спрашивать, есть ли свидетели?

С Климачевым он знаком не был. И Корнилов понимал, что взрослые дети покойного зампреда райсовета о Полякове от отца никогда не слышали. Да и с Романычевым он уже лет пятнадцать не встречался. Так, открытки к празднику.

— А Капитон Григорьевич вас поздравлял? — спросил Медников.

— Изредка присылал весточку.

— Не сохранили ни одной открытки?

— Нет. Такие вещи не хранят.

— В прошлую субботу днем вы были в центре Гатчины?

Поляков задумался:

— Да, я ездил на центральный переговорный пункт. У нас не работал телефон, а я должен был позвонить сыну. Этот междугородный телефон на улице Ленина.

— Вы не встретили Романычева?

— Товарищ следователь, я же сказал — последний раз…

— Встретили или нет?

— Нет.

— За несколько дней до смерти Романычев сделал признание, что в годы войны вместе с вами и Климачевым, умершим в 1976 году, печатал фальшивые продовольственные карточки. Чтобы скрыть преступление, вы оклеветали начальника спеццеха типографии имени Володарского Бабушкина.

— Товарищ следователь, это уже переходит всякие границы! — Поляков говорил спокойно, но чувствовалось, что негодование вот-вот вырвется наружу.

— Входили вы в преступную группу?

— Нет, нет, нет! Ни в какую группу я не входил. Никакого Бабушкина не знаю и не знал! — Поляков перевел дыхание. — Что ж это Капитон?! Сбрендил на старости лет? Зачем он меня оговорил? Да и себя тоже. Дайте мне хотя бы прочесть, что он там накорябал. Поверьте мне, товарищи, — этот дед и кошки не обидит.

— Капитон Григорьевич сделал мне устное признание, — сказал Корнилов. — И накануне того дня, когда должен был принести письменные показания, его убили. Кстати, ни ему, ни вам признание ничем не грозило. По этому делу срок давности истек.

— Чепуха какая-то… Я понимаю: поступил сигнал. Ваша обязанность проверить. Но приезжать в таком составе?! Официальный допрос! Я ведь, товарищи, на бюллетене. У меня давление высокое. Как это с точки зрения законности?

— Да ведь и событие чрезвычайное, — сказал Медников.

— Да ладно, — махнул рукой Поляков. — Это я уж так, к слову. Но и вы меня поймите — такая нелепость! Хорошо хоть, жены нет. Ей совсем нельзя волноваться.

На все остальные вопросы Поляков отвечал коротко: «нет», «не знаком», «не встречался».

Заканчивая допрос, Медников обратился к полковнику:

— Игорь Васильевич, у вас нет вопросов к Петру Михайловичу?

— Всего один вопрос. Гражданин Поляков, в уголовном кодексе имеется статья о пособничестве убийству. У вас нет опасений, что убийца назовет ваше имя…

— Нет! — резко бросил Поляков и впервые за весь допрос не смог справиться с обуревавшими его чувствами — посмотрел на полковника с ненавистью.

— Не торопитесь говорить «нет». Подумайте. Прошлое вам не грозит ничем. Но если вы кому-то сообщили о намерениях Романычева идти с повинной, а этот кто-то… — Корнилов не закончил фразу. — Кстати, два дня назад к вам приезжал журналист Лежнев?

На бритой голове Полякова проступили капельки пота. Он вынул из кармана платок, медленно провел по голове. И наконец, ни на кого не глядя, выдавил:

— Нет. А теперь я бы хотел отдохнуть. Голова раскалывается.

В полном молчании Медников закончил составление протокола, молча дал подписать его хозяину дома.

В саду пахло скошенной травой и дымком — за забором у соседей стоял на крыльце самовар с высокой трубой. Шофер спал в машине, откинув спинку кресла.

Первым нарушил тягостное молчание гатчинский следователь. Спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Что-то знает этот человек? Да?

— Знает, да не скажет, — хмуро бросил Корнилов.

— Умный мужчина, — продолжал Мирзоев. — И как держится! Как держится! Генерал!

Медников и Корнилов промолчали.

Они подъезжали к Пулкову, когда Медников сказал:

— Складно врал кандидат. На вопросы отвечал, словно семечки щелкал. — Похоже было, что следователь все это время обдумывал ответы Полякова.

— Да ведь он всю жизнь готовился на эти вопросы отвечать. Сорок пять лет!

— Нет, Игорь Васильевич, не верю я, что убийца — человек из прошлого. Ради чего убивать?! Причин не вижу. Да и, в конце концов, у Полякова же алиби. Как и у Бабушкина, у стороны в некотором смысле пострадавшей.

Машина уже миновала здания обсерватории, танк на постаменте. С горы открылась не слишком веселая перспектива — расплывшиеся серые пригороды, гигантские трубы ТЭЦ, белесое небо. И купол Исаакия не золотился над городом, кутался в знойную дымку.

— Про сторону — это вы хорошо заметили, — сказал Корнилов, отрывая взгляд от расползающегося по окрестностям города. — Пострадавшая сторона… Сторона, нанесшая ущерб… Но ведь есть еще третья сторона в процессе!

Корнилову неожиданно вспомнилась детская считалка: «Вышел месяц из тумана…» Легкая улыбка тронула его губы и тут же погасла. Он достал из кармана несколько листков бумаги, протянул Медникову:

— Почитайте.

Следователь быстро пробежал их. С недоумением посмотрел на Корнилова.

— Ничего загадочного, Миша! Эти три списка составлены по  р а з н ы м  поводам. В одном — абоненты читального зала архива, в другом — жильцы резервного фонда, в третьем — ветераны суда и прокуратуры. Казалось бы, что в них общего?

Медников слушал внимательно, не сводя с полковника напряженного взгляда.

— Есть общее! Фамилия Звонарев! Она повторяется во всех трех списках.

— Тепло, очень тепло, — проронил следователь.

— Да не просто тепло, Михаил Павлович! Обжигает! Вы же знаете — документы предварительного следствия в деле Бабушкина отсутствуют. Папки с делом Климачева в архиве нет! Случайность? Мы даже не знаем фамилии того, кто вел два этих дела о производстве фальшивых карточек. Но в списке тех, кто запрашивал судебные документы блокадной поры, есть фамилия Звонарев.

— Давно?

— Десять лет назад.

— Что еще?

— Среди тех, кто пользовался резервным жилым фондом в доме № 17 по улице Гоголя, а значит, прекрасно осведомлен, какое удобное место для расправы — пятый этаж с глухими старухами в квартире, тоже Звонарев!

— И он же среди ветеранов, работавших в годы блокады! — тихо сказал Медников.

— Впечатляет?

— Впечатляет. А если учесть, что Звонарев иногда появляется у нас в прокуратуре… — Медников покачал головой. — На торжественных собраниях бывает, на лекциях. С людьми общается.

— Теперь вся надежда на то, что мы сможем при обыске найти у него какие-то улики, — сказал Корнилов. — Диктофон Лежнева, бумаги старика Капитона, пистолет…

— Просто в голове не укладывается, — в голосе Медникова полковник уловил нотки тревоги. — Надо посоветоваться. Все-таки наш бывший кадр.