Тони был похож на ребенка, с которым вдруг без всякой видимой причины родители стали холодны.

– Профессор Мейден говорит, что вы психопат, – заявил я.

Он раздраженно выдохнул в трубку:

– Я не психопат!

Последовала короткая пауза.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Говорят, что психопаты не испытывают чувства вины и угрызений совести, – ответил Тони. – А если бы вы знали, какие у меня бывают угрызения совести! Но, когда я говорю врачам, что ощущаю вину, они в ответ заявляют, что психопаты умеют делать вид, будто чувствуют угрызения совести, при этом не испытывая их. – Он помолчал. – Колдовство какое-то. Им так ловко удается все перевернуть с ног на голову.

– Почему же они считают вас психопатом? – спросил я.

– Дело в том, – ответил Тони, – что в 1998 году, симулируя психическое заболевание, я как полный идиот разыграл еще и психопата. Как Тед Банди. Помните, я говорил, что взял кое-какой материал из книги Теда Банди? А Тед Банди – типичный психопат. Отсюда и возникли все мои проблемы.

– Ах, вот как… – пробормотал я. Его слова меня не убедили.

– Доказать, что ты не психопат, еще сложнее, чем опровергнуть свое сумасшествие, – продолжал Тони.

– Каким образом вам поставили диагноз? – спросил я.

– Мне дали тест на психопатию, – ответил Тони. – Тест Роберта Хейра. В нем оцениваются двадцать личностных черт. По списку. Внешнее обаяние. Неспособность долго сосредотачиваться на чем-то. Неспособность сочувствовать окружающим. Отсутствие угрызений совести. Преувеличенное чувство собственной значимости. И все такое прочее. По каждому пункту выставляется оценка: ноль, единица или двойка. Если общий балл будет где-то между тридцатью и сорока, вас диагностируют как психопата. Вот и все. После этого вы обречены. Ярлык психопата приклеивается к вам на всю жизнь. Психиатры говорят, что психопатия неизлечима. Вы представляете опасность для общества. И вас сажают в какое-нибудь место, из которого уже никогда не выйти…

От гнева и раздражения Тони заговорил громче. До меня доносилось эхо, раскатывавшееся по коридору отделения. Но он быстро сумел взять себя в руки и снова заговорил тише.

– Будь я тогда чуть поумнее, то уже отсидел бы свой срок в тюрьме и уже семь лет был бы на свободе, – признался он.

– Расскажите поподробнее о тесте на психопатию, – попросил я.

– Вот один из вопросов, который задают по этому тесту, чтобы оценить ваш уровень безответственности: «Общаетесь ли вы с преступниками?». Конечно, я общаюсь с преступниками. Ведь я же уже столько лет сижу в чертовом Бродмуре!..

У его возмущения, несомненно, были основания. Однако Брайан прекрасно понимал, что ему и Тони грозит опасность потерять меня. Брайан позвонил мне и спросил, не хочу ли я в последний раз навестить Тони. Он сказал, что собирается задать ему один вопрос, и хотел бы, чтобы я при этом присутствовал. Так мы втроем вновь прибыли в воскресенье в Центр здоровья Бродмура и провели там целых два часа за шоколадом и чаем.

На этот раз на Тони не было элегантного костюма. Тем не менее он был одет лучше всех присутствовавших там больных «тяжелыми и общественно опасными личностными расстройствами». Какое-то время мы вели обычную светскую беседу. Я сообщил Тони, что при описании этой истории в печати изменю его имя, и предложил выбрать себе псевдоним. Так мы остановились на «Тони». Он заметил, что при его-то «удачливости», если психиатры прочтут мою публикацию, они обязательно диагностируют у него диссоциативное расстройство личности.

И тут Брайан внезапно наклонился вперед.

– Вы чувствуете угрызения совести? – спросил он.

– Я чувствую угрызения совести из-за того, – мгновенно ответил Тони, тоже наклонившись вперед, – что испоганил жизнь не только тем, с кем поступал нехорошо, но и свою собственную, и жизнь членов моей семьи. Вот из-за чего я переживаю. Из-за того, что многого не сделал в жизни. Из-за каждого потерянного дня.

Потом он перевел взгляд на меня.

А не слишком ли похоже подобное раскаяние на домашнюю заготовку, подумал я, посмотрев на Тони. Не отрепетировали ли они его заранее? Не было ли это специальным шоу, предназначенным для меня? И если бы он по-настоящему раскаивался, не следовало бы сказать так: «Я чувствую угрызения совести не только потому, что испоганил собственную жизнь, но и жизни тех, с кем поступил нехорошо»? Не более ли правилен такой порядок слов? А может быть, все-таки то, как он это произнес, вернее?..

Я не знал. Стоит ли настаивать на его освобождении – или же нет? Как узнать наверняка? Мне пришло в голову, что, возможно, следует начать кампанию в печати по его освобождению таким образом, чтобы она производила впечатление кампании активной, но на самом деле не была бы достаточно эффективной благодаря тому, что я походя подбрасывал бы читателю едва заметные зерна сомнения. Совсем крошечные…

Я почувствовал, что прищурился – так, словно пытаюсь просверлить отверстие в голове Тони и повнимательнее разглядеть его мозги. У меня на лице появилось то же самое выражение, что и в тот момент, когда Дебора передала мне экземпляр «Бытия или Ничто». Тони с Брайаном мгновенно прочитали мои мысли и разочарованно откинулись на спинки своих кресел.

– Вы ведете себя, словно сыщик-любитель, пытающийся прочесть что-то между строк, – заметил Брайан.

– Наверное, – согласился я.

– Точно так же ведут себя и психиатры! – воскликнул Брайан. – Понимаете, они ведут себя, как сыщики-любители! Но в отличие от вас у них есть возможность влиять на принятие решений комиссиями по условно-досрочному освобождению. И они способны навечно засадить в сумасшедший дом таких, как Тони – и только потому, что по тесту Боба Хейра он набирает нужное им число баллов!..

На этом наши два часа закончились, о чем сообщил охранник, и, поспешно распрощавшись с нами, Тони покорно проследовал за ним по коридору Центра здоровья.

Вскоре он исчез из нашего поля зрения.

В начале XIX столетия французский психиатр Филипп Пинель первым предположил, что существует некая разновидность безумия помимо маниакальных состояний, депрессии и психоза. Он назвал его «manie sans delire» – безумие без бреда. Пинель писал, что страдающие этим видом психического расстройства могут на первый взгляд производить впечатление вполне нормальных личностей, но в отличие от действительно нормальных людей у них отсутствует способность самоконтроля и они склонны к вспышкам агрессивности. Но лишь в 1891 году, когда немецкий врач Й.Л.А. Кох опубликовал свою работу «Die psychopatischen Minderwertigkeiten»[4], упомянутая патология получила свое нынешнее название – психопатия.

В те времена – то есть до Боба Хейра – определения психопатии были довольно примитивны. По закону о норме психического здоровья, принятому в 1959 году в Англии и Уэльсе, психопатия характеризовалась просто как «устойчивое расстройство психики (иногда – но далеко не всегда – сопровождающееся снижением умственных способностей), результатом которого является патологически агрессивное или демонстративно асоциальное поведение больного, требующее медицинского вмешательства».

Все специалисты с самого начала сходились на том, что психопатией страдает не более одного процента населения, но хаос, который способны вызвать даже столь немногочисленные психопаты, может быть до такой степени разрушительным, что его последствия для общества будут поистине катастрофическими. Это похоже на то, как если бы кто-то сломал ногу и ему неправильно наложили гипс, после чего кости стали бы срастаться как попало.

Естественно, возник вопрос: а можно ли вылечить психопатов?

В конце 1960-х годов одному молодому канадскому психиатру показалось, что он нашел ответ. Врача звали Элиот Баркер. К нашему времени о нем практически забыли, за исключением, пожалуй, единственного странного мимолетного упоминания в некрологе одного безнадежного канадского серийного убийцы. Оно было подобно появлению в коротеньком киноэпизоде когда-то знаменитой, а ныне совершенно сломленной жизнью звезды 1960-х. Но в те годы коллеги Баркера взирали на его эксперименты с волнением и огромной надеждой. Создавалось впечатление, что он находится на пороге грандиозного открытия.