В просторной гостиничной комнате-спальне, залитой солнцем сквозь огромное окно, тишину не нарушало почти ничего. Легко гудел кондиционер, приводя воздух к заданной температуре в 22 градуса по Цельсию. Застеленная светло-бежевым покрывалом с абстрактным узором кровать, казалось, сама по себе дремала, разливая вокруг сонное оцепенение, и, подчиняясь ему, сонно же прислонился к стене стул, с покоящейся на нём офицерской фуражкой. На стеклянном журнальном столике у окна неловко чирикнул телефон и смолк, сам испугавшись наглости своей попытки нарушить тишину.

Комната этого, казалось, вовсе не заметила, молчаливо ждала пробуждения, словно заключив перемирие с окружающим миром, некий пакт о невторжении. Тишина, сонная, мягкая — казалась вместе с этим неуловимо хрупкой, застывшей на грани, за которой снова начиналась война с шумным миром за право застыть вне времени — в ожидании хозяев комнаты.

… Солнце успело скрыться за угол дома и оставить комнату в тени, прежде чем пискнул в двери замок и в прихожей зазвучали голоса.

— Полтора часа вожделенного отдыха, — оповестил первый голос — решительный, с неуловимыми нотками железной чёткости, свойственной людям, всю жизнь свою посвятившим армии. — Твои планы, Сиф?

— Отдыхать, — последовал немногословный ответ второго голоса — мальчишеского и усталого. Со стуком в углу прихожей приземлились ботинки.

— Может, чаю устроишь?

— Вам бы только чаю…

— А чай забольский, — продолжил искушать первый голос.

— Угу, — печально согласился второй.

— Настоящий…

— Кто бы сомневался.

— Так, может, перестанешь подпирать стену и заваришь своему полковнику чайник?

Вместо ответа обладатель второго голоса вошёл в комнату, с наслаждением шлёпая босыми ногами по полу. Подошёл к кровати, постоял, уперевшись коленями, затем рухнул вперёд со стоном:

— Мне бы кто чаю заварил…

Вошедшему можно было дать лет тринадцать на вид, вряд ли больше. Русые волосы, зачёсанные на косой пробор, белая рубашка с фельдфебельскими погонами, на груди серебряный крестик «солдатского георгия» — знаменитой русской военной награды. Ногой подцепив со стула фуражку, мальчик положил её рядом с собой, пальцем водя по гербу Лейб-гвардии на ней. Помять белую рубашку он не боялся — или просто не думал об этом.

… Вся эта парадность юному офицеру надоела, а особенно — непривычная фуражка. Полевой оливковый берет можно было засунуть пристегнуть к плечу и забыть, а поди забудь о фуражке…

Поэтому она осталась в номере. Нет фуражки — нет проблем, потому что даже полковник не стал пенять за это.

— Сиф, чай! — напомнил старший офицер из соседней комнаты.

— Сейчас, — отозвался мальчик. — Уже встаю и завариваю.

— Не слышу, — не замедлил сообщить полковник. Сиф скривился и, скатившись с кровати, громко, демонстративно протопал к чайнику. Нагрел воду, залил заварочный чайник и сел, уткнувшись подбородком в сгиб локтя. Сквозь стеклянный бок чайника было видно, как набухают чаинки, как заполняет чайник насыщенный бордово-коричневый цвет. По комнате поплыл чуть молочный аромат, Сиф вздохнул и прикрыл глаза.

… Проснулся он от дзиньканья ложки о стакан. «Дзинь…Дзинь… Звяк-звяк», — это ложечкой постучали по краю стакана, стряхивая брызги, и отложили в сторону.

— Ты же не спишь, — сообщил полковник укоризненно. И обращался он точно не к чайнику.

Иосиф Бородин, фельдфебель Лейб-гвардии, неохотно разлепил глаза и уставился на вихрь чаинок в стакане. Думать не хотелось. И шевелиться не хотелось. Он и отвык, что в Заболе на календаре май, а на улице — конец июня. Шесть лет в Москве кого угодно приучат к снегам чуть ли не до апреля… Иосиф зевнул краешком рта и предпринял попытку обратно задремать.

— Давай-давай, разлепил глаза, принял вертикальное положение, — его командир и, по совместительству, опекун поднял стакан, и созерцать стало нечего. Пришлось подниматься, зевая уже в полный рот. Не спорить же с самим полковником Заболотиным-Забольским, известным на всю Империю героем Забол-Выринейской войны. Или, вернее, не оспаривать же приказы командира — уж больно тот щурится… по-командирски. В таком состоянии с него станется начать про уставные отношения…

Но вместо ожидаемого «Фельдфебель Бородин!» полковник только поинтересовался:

— Кстати, а телефон ты намеренно в номере оставляешь всегда?

— Намеренно, — подтвердил мальчик, помрачнев. Вспомнив про телефон, он встал, подошёл к столику и взглянул на дисплей. «У вас 1 непрочитанное сообщение».

Увиденное Сифа ничуть не удивило, но он всё же взял телефон в руки и открыл смс-ку.

«Ты ж обещал писать!неужели некогда?»

Юный офицер сел обратно на кровать и принялся бездумно проматывать сообщение вверх-вниз, читая то текст, то информацию об отправителе.

«Обещал, — мысленно подтвердил он телефону. — Но звонить уж точно не буду. А написать… Ну что я вам могу написать? Из головы выдумать, чем занимаюсь целыми днями, да так увлечённо, что не подхожу к телефону?»

«Збыл тлфон, смс прочтал тльк что. никких нвстей, поэтму не пишу», — набрал, пропуская гласные, и отправил он, понимая, как уныло выглядит это сообщение. Нельзя так писать лучшим друзьям… Только вот как тогда можно?

Прерывая размышления, выстрелил трелью звонок.

— Сиф… — начал было старший офицер, но Сиф его перебил, откладывая телефон:

— Я уже иду.

Он заглянул в глазок, и желание открывать пропало. Мальчик с кислой физиономией, игнорируя второй звонок, заглянул обратно в комнату, помялся, вздохнул сумрачно и доложил:

— Ваше высокородие, там это… журналист.

«Его высокородие» допил чай единым глотком, раздумывая, потом по-птичьи быстрым, рваным движение дёрнул головой — скрывая недовольство:

— Да ладно, пусть их. Открой… Эй, ты чего, Сифка? Зачем такая кислая рожа? — он поднялся и подошёл ближе к воспитаннику. — Ну что?

— Тогда без меня разговаривайте, — Сиф отвернулся.

— Ты к ним никогда не привыкнешь?

— Я их никогда не прощу, — Сиф сжал зубы. — Разрешите… я к Алёне пойду.

— Эх ты, ординарец… — Заболотин-Забольский протянул руку, чтобы взъерошить волосы офицерику, но на полпути убрал руку, перехватив далёкий от дружелюбия взгляд. При воспоминаниях о войне Сифка становился диким зверьком. Прикосновения этот зверёк не переносил, поэтому полковник кивнул: — Разрешаю, куда я денусь. Только открой деятелю новостей, всё-таки.

Сиф вышел в коридор, обулся и, натянув на лицо не дружелюбное, конечно, но хотя бы нейтральное выражение, со следующим звонком открыл дверь.

— Добрый день, — сохраняя вежливую интонацию, сказал он, стараясь не встречаться взглядом с модно одетым человеком с планшеткой подмышкой.

— Добрый день. Могу ли я видеть… — начал журналист по-русски, с небольшим акцентом.

— Можете, можете, — в коридоре появился старший офицер, воплощение вежливости с легким налетом недовольства «вторжением».

Сиф пустил журналиста, а сам выскользнул в коридор и направился к номеру напротив. Позвонил в дверь, возвращая на лицо нормальное выражение, когда не дождался ответа — толкнулся. Дверь тут же открылась — она была не заперта, да и, в общем-то, от кого запираться на этаже, полностью отданном «русской делегации»?

В глубине номера раздавалась какая-то цыганская песня, Сиф, помедлив, заглянул в комнату… Алёна — бессменный шофёр Великого Князя — танцевала, как ребёнок, который верит, что его никто не увидит, а потому нисколечко не стесняется ни неловких местами движений, ни того, что иногда выпадает из ритма…