Мы продолжали путь и очутились на носу, где судовые поросята из-за чего-то но поладили с двумя козами. Козы беспощадно их бодали, и несчастные поросята визжали так, словно уже попали под нож кровожадного матроса-мясника. Но из-за качки козы не очень устойчиво держались на своих тонких ногах, а уж как упадут — берегись: поросята не упускали случая злыми укусами отомстить врагу.
Справедливость требовала, чтобы мы заступились за поросят, но нам не терпелось увидеть первый из Маркизских островов. Предоставив поросятам самим отбиваться, мы вскарабкались на лебедку.
Странно, почему-то стало как будто темнее, чем было, когда мы проснулись. Сколько мы ни таращили глаза, впереди ничего не было видно…
— О-ля-ля! — вдруг воскликнул художник. — Глядите!
Подняв голову, мы с Марией-Терезой посмотрели туда, куда указывал его палец, и увидели длинный гребень. Он четко выделялся на фоне быстро светлеющего летнего неба, в каких-нибудь двухстах-трехстах метрах от нас.
— Да-да, — сказал капитан, подойдя к нам, — мы у западного берега Тахуаты. Вот только солнце поднимется выше, рассмотрите все как следует.
Я скользнул взглядом вдоль гребня в одну, в другую сторону. Неприступная каменная громада… Конечно, я читал про крутые скалистые берега Маркизских островов, но никак не предполагал, что увижу настоящие крепостные стены!
Рассвело, и нашему взору предстали круто обрывающиеся в море голые утесы. Никакого кораллового рифа (в отличие от Таити, где за коралловым барьером простирается полоска спокойной воды), волны с ревом разбиваются вдребезги о береговые скалы. А ведь мы с подветренной стороны! Что же делается на восточной, наветренной, стороне, где без устали дует пассат и от самых берегов Южной Америки непрерывно катят могучие валы?!
— С наветренной стороны к островам не подойти, — продолжал капитан, — если не считать нескольких глубоко врезавшихся в сушу заливов. А жаль, восточные берега зеленее, приветливее… Там выпадает большая часть осадков. Пока тучи приблизятся к западной половине острова, они успевают отдать почти всю влагу. Потому-то горы здесь кажутся такими серыми, сухими.
— Зачем же мы сюда пришли — в такое безлюдье?!
— Погодите, — ответил капитан, — скоро покажется долина Ваитаху.
Шхуна медленно скользила вдоль берега на север. Мы с любопытством (а вернее сказать, с недоверием) высматривали обещанную долину.
— Эгей, клянусь калошами царя Соломона, да мы в Скалистые горы забрались! — послышался вдруг хриплый голос. — Так и знал, что капитан не в ладах с компасом и лагом. О бэби, что за ночь! Два полка пассажиров переступили через мое тело, в ухе у меня пытался свить гнездо таракан. Стоило ехать в такую даль: горы я могу фотографировать сколько угодно дома, в Айдахо!
Говорил четвертый белый пассажир, американский фоторепортер Ларри. Обессиленный морской болезнью и спиртными напитками, он с вечера, как обычно, забился спать в каюту. Капитан то ли забыл разбудить его, то ли решил, что ему это все равно не удастся. Однако Ларри сам встал и появился среди нас, обвешанный всем своим снаряжением. Тут были камеры, экспонометры, штатив, всевозможные сумки… Так же, как и мы, он предвкушал знакомство с не раз воспетыми Маркизскими островами.
— Ну, — обратился Ларри к художнику, оторвав взгляд от каменной стены, — где же твои девушки-плясуньи, где твой райский сад и плоды, которые сами падают в рот?
— Спокойно, mon cher ami[5], — ответил художник, — Ti.i чересчур нетерпелив. Много ли жителей на вершинах твоих Скалистых гор? Нельзя судить о Соединенных Штатах, летя на самолете над Айдахо. Так и тут. Маркизских островов ты еще не видел. Заглянул бы хоть в одну из книг, которые я тебе дал! Ничего, скоро будем в Ваитаху, сам убедишься…
Нам всем не терпелось скорее добраться до цели. Правда, цель у каждого была своя. Ларри самолетом одолел огромное расстояние: Сан-Франциско — Гавайские острова — Фиджи — Папеэте, чтобы но заданию известного американского журнала сделать несколько репортажей о счастливой жизни островитян на лоне чудной природы Южных морей. В Папеэте он испытал первое потрясение: вместо первобытных дикарей в лубяных юбочках нашел элегантно одетых мужчин. Женщины и впрямь оказались красивыми и пылкими, но их платья были сшиты по парижским фасонам и многие носили туфли на высоких каблуках. Он-то думал, что Папеэте — идиллическая деревушка с живописными хижинами, а увидел город: домишки, грязные лавки, бары… По улицам мчались роскошные лимузины и расхлябанные грузовики, на каждом углу продавали мороженое. Тогда он бежал в южную часть Таити, подальше от столицы. Но и здесь его опередила так называемая цивилизация: жилища из жести, велосипеды, консервы, спиртные напитки, венерические болезни.
Ларри пытался сделать несколько кадров, которые годились бы для его журнала. Он даже взял напрокат в музее Папеэте несколько каменных топоров. Но снимки получились неживые, нарочитые, и репортер стал заливать свое горе в столичных барах. Нашлась миловидная таитянка, которая утешила его; Ларри уехал с ней в загородный отель, где для гостей были выстроены бунгало в старинном стиле — едва ли не единственные на всем острове. Он убеждал себя, что такая обстановка вдохновит его на репортаж о «подлинной» полинезийской жизни. Свою девушку он называл вахиной[6] (хотя она предпочитала величаться «мадам»), и на террасе его бунгало всегда несколько местных парней бренчали на гитарах. Все бы хорошо, да терпение редактора лопнуло. А тут еще деньги стали подходить к концу. Пришлось Ларри смекать, как быть дальше.
По смекалки у него было маловато, и он, наверное, так бы и не придумал выхода из затруднительного положения, если бы один из новых приятелей не заверил американца, что тот найдет все желаемое на Маркизских островах. Правда, приятель сам там не бывал, но зато прочитал множество книг и слышал бесчисленные рассказы об этом крае. Он уверял Ларри, что там есть и настоящие туземные хижины, и лубяные юбочки, больше того — сохранились ужасные, варварские обычаи!.. И Ларри клюнул на удочку. Он заранее представлял себе, как привезет не только отменные идиллические снимки, но и сенсационные сведения пикантного свойства. Итак, репортер взял себя в руки и собрался в дорогу. Он не намерен был задерживаться надолго на Маркизских островах.
Отправиться туда подбил его не кто иной, как художник-француз, который долго трудился, недоедал, копил, чтобы совершить поездку в Полинезию. С детства он заноем читал все книги о Южных морях, мечтал навсегда поселиться на теплом, солнечном островке, жениться на дочери вождя, по примеру островитян питаться плодами и овощами, ходить на охоту и рыбную ловлю. Безделье его не прельщало — он будет писать! Подружится с добрыми, веселыми, свободными островитянами, познакомится с их своеобразной культурой, изучит их душу и когда-нибудь создаст бессмертные произведения. Почему он выбрал Маркизские острова?.. По ведь здесь жил Поль Гоген!!
С цивилизацией он порвет навсегда. Точнее, когда картины сделают его знаменитым, он вернется на родину, тотчас устроит большую выставку, соберет с обывателей дань почитания — и с презрением отвернется от них! Выставка, разумеется, состоится в Париже… При этих словах во взгляде художника появлялась такая печаль, и он с такой нежностью принимался описывать кварталы художников и бары, что мне приходилось напоминать ему о его решимости порвать с цивилизацией. С собой он не взял ничего — ни снаряжения, ни провизии, ни инструмента. Только краски да несколько книг.
Ну, а Мария-Тереза и я? Что занесло пас в эти края? Погрузиться иа борт «Теретаи» с нашим багажом и двумя кошками — Белоснежкой и Нефеликсом — нас побудили соображения чисто практического свойства. Мы уже прожили два года в Полинезии и отлично знали, что не увидим ничего похожего на райские идиллии. Полгода мы провели на Таити, затем — восемнадцать месяцев на Рароиа в архипелаге Туамоту, где очень хорошо освоились и приобрели много друзей. Думали даже остаться там. Не навсегда. По во всяком случае еще на год.
