Когда Г. Р. Державин поступил в рядовые Преображенского полка, его непосредственным начальником оказался офицер Козловский, большой любитель поэзии и сочинитель. Однажды Козловский собрался читать знакомым какое-то свое новое произведение, а в это время к нему пришел по службе Державин. Сделав свое дело, Державин остановился за дверью послушать, что такое читают. Козловский, заметив его, крикнул:

— Ты что стал! Ступай вон, ведь все равно в стихах ничего не смыслишь, что тебе слушать!

* * *

Н. В. Гоголь бывал на вечерах у Н. М. Языкова, где всегда царили страшная вялость и скука. Гости безмолвно сидели, курили, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. Просиживали так целый вечер и скучные расходились по домам. Однажды Гоголь, уставший молча сидеть и сражаться с зевотой, в конце вечера встал и возгласил:

— Ну, господа, пора нам и кончать нашу шумную беседу!

* * *

Граф Хвостов был одержим неутолимым зудом стихотворчества, но его произведения, тяжелые, безобразные и нелепые по внешней форме, часто почти бессмысленные, возбуждали общий хохот. Известный баснописец А. Е. Измайлов превосходно характеризовал его тяжеловесную музу в двух своих эпиграммах. Одна из них гласит:

В Крылова притчах мы читаем, что петух, В навозе рояся, нашел большой жемчуг. Но клада не найдешь такого, Хоть трижды перерыв Хвостова.

Когда Хвостов написал свою безобразную оду на большое петербургское наводнение 1824 года, Измайлов сочинил на нее эпиграмму:

Господь послал на Патер воду, Хвостов сейчас скропал и оду. Пословица недаром говорит: Беда — беду родит.

* * *

После назначения Н. М. Карамзина на должность историографа он делал визиты. В одном доме, не застав хозяина, он приказал лакею записать свое звание и имя: «историограф Карамзин».

— Покажи-ка, как ты записал? — полюбопытствовал он, продиктовав лакею эти слова, и прочитал запись, сделанную лакеем: «Карамзин, граф истории».

* * *

Когда М. Н. Загоскин читал первые отрывки из «Юрия Милославского» своим знакомым, все оставались поражены яркой талантливостью этого произведения. Загоскина знали и раньше, знали, что он обладает талантом, но не думали, что его талант так значителен. Кто-то из знакомых простодушно выразил это общее изумление словами:

— Мы от вас, признаться, даже и не ожидали такого великолепия.

— Я и сам не ожидал, — с таким же простодушием отвечал Загоскин.

* * *

Расскажем злую шутку А. С. Пушкина с лицейским гувернером Трико. Этот Трико, гувернер Царскосельского лицея, где воспитывался Пушкин, не пользовался любовью лицеистов. Случилось, что Пушкин с товарищами вздумал погулять в Петербурге; попросились у Трико, а тот не отпускал. Решили этим запрещением пренебречь, но так как опасались, что Трико непременно пустится в погоню, то и обезопасили себя на всякий случай такого рода штукой.

В те времена на шоссе под Петербургом были устроены заставы, около которых проезжающих останавливали, спрашивали имена и записывали их и только после записи пропускали дальше. Озорные лицеисты устроились так, что впереди ехал один из них, потом позади, на некотором расстоянии, другой, а за ним, опять-таки на известной дистанции, Трико, гнавшийся за ними по пятам, чтобы их настичь, вернуть и засадить в лицейскую кутузку.

Итак, подъезжает к заставе первый лицеист, скажем, Пушкин. Заставный чин его останавливает, спрашивает имя.

— Александр Однако. — объявляет Пушкин.

Странное имя, конечно, производит на стража некоторое впечатление, но… мало ли какие бывают имена, особенно в Питере, где такая пропасть иностранцев. «Однаку» записывают и пропускают, не говоря ни слова.

Подъезжает вслед за ним товарищ (кажется, Кюхельбекер). Останавливают.

— Как фамилия?

— Василий Двако!

Впечатление от странности людских имен усиливается. В уме стража заставы, несомненно, совершается сопоставление двух имен: Однако, Двако!.. Но мнительность еще не назрела до степени активного сомнения; Кюхельбекер пропускается. Подъезжает злополучный гувернер.

— Как фамилия?

— Трико.

Теперь уже сомнений никаких! Ясное дело, что это все одна шайка шутников, шалопаев, а может быть, и мошенников. Заставные чины, конечно, горько пожалели, что упустили первых двух: их и след простыл; но зато третий-то уж не уйдет. И несчастный Трико целые сутки просидел на заставе под арестом, пока выяснилось дело.

Плотно покушав и выпив много шампанского на одном обеде, А. С. Пушкин беседовал с какой-то дамой, лицо которой носило чрезвычайно обильные следы оспы. У поэта вырвалось какое-то неловкое словечко, не понравившееся даме, и она осадила его:

— Александр Сергеич, у вас уже начало двоить в глазах.

— Не двоить, сударыня, а рябить!.. — поправил Пушкин.

* * *

Известный собиратель народных песен и сказаний, П. И. Якушкин, страдал одним из наших национальных пороков: пристрастием к спиртным напиткам. Однажды его пригласил на завтрак граф Строганов. Якушкин явился к нему, видимо, навеселе.

— Да вы, как кажется, уже позавтракали? — спросил граф.

— Позавтракать не позавтракал, а чуточку выпил.

— Что же теперь будем делать? — спросил граф.

— Выпьем еще чуточку! — отвечал Якушкин.

* * *

Один из придворных чинов подал императору Николаю I жалобу на офицера, который выкрал у него дочь и без разрешения родителей обвенчался с ней. Николай на жалобе написал: «Офицера разжаловать, брак аннулировать, дочь вернуть отцу, считать девицей».

* * *

Какому-то богатому саратовскому помещику захотелось непременно увидеть государя. Для этого он, недолго думая, прикатил в Петербург. Гуляя около Зимнего дворца, помещик однажды встретил статного, высокого роста мужчину в офицерской форме и плаще и, приняв его за одного из служащих при дворе, просил у него совета, как увидеть государя. Незнакомцу он подробно рассказал при этом о своем общественном, семейном и материальном положении и прочем.

— Я живу сорок лет на свете, — говорил помещик, — но еще не видал нашего батюшку-царя.

Незнакомец спросил, не имеет ли он какого-нибудь прошения к государю. Помещик обозвал его чудаком и повторил, что он приехал единственно за тем, чтобы увидеть государя и по возвращении на родину рассказать землякам о своих впечатлениях.

— А позвольте спросить, кто вы такой?

— Я — русский император, — ответил Николай Павлович, с которым действительно повстречался саратовский помещик.

— Ну, если вы русский, так я, должно быть, китайский император, — захохотав, возразил помещик. — Полно шутить!.. Скажи, брат, откровенно, по-русски, кто ты такой, и посодействуй мне.

Николай Павлович ответил помещику, что он пошутил, что он флигель-адъютант государя и обещал устроить дело. Помещик чуть не облобызал от радости мнимого адъютанта.

— Давно бы так, — сказал он, — ты меня, брат, не стесняйся, я ведь с губернатором знаком.

Государь обещал прислать своего товарища для обозрения Петербурга и окрестностей, а затем и для того, чтоб свести помещика во дворец.

Действительно, на другой день приехал к помещику флигель-адъютант государя и целую неделю показывал ему все достопримечательности столицы, а потом пригласил приехать во дворец к мнимому товарищу. Помещик благодарил, но сомневался:

— Да как же я пойду к нему, если я и фамилии его не знаю.

— Это ничего: подъезжай, брат, прямо ко дворцу и на первый вопрос, кто ты такой, отвечай, что китайский император.

Помещик хохотал и на следующий день был во дворце. Внутренний караул встретил его барабанным боем, отдал ему честь. Помещик испугался, его насилу ввели в кабинет государя, еще неодетого в то время.

— Что вы наделали? — сказал ему помещик. — За такие шутки нас с вами в Сибирь сошлют, и мне не удастся увидеть царя.