— Твое внимание ко мне заслуживает награды. Вот тебе награда, самая ценная для человека; с этим ты умрешь как подобает.

— Ваше святейшество, — ответил ему садовник, — чтобы умереть как подобает, надо жить как подобает. Будьте милостивы, возьмите обратно половину этих индульгенций и вместо них выдайте мне то, что они стоят. На эту половину я, стало быть, буду как подобает жить, а с этою половиной как подобает скончаюсь.

* * *

Про того же папу рассказывают, что на вопрос одной дамы, не опасается ли он излишней болтливости со стороны своих секретарей, он отвечал: «О нет, сударыня, они у меня скромные и никогда не выдадут моих тайн, хотя у меня их три», — и при этом он показал ей три пальца своей правой руки. Он всегда писал собственноручно, и секретарей у него не было.

* * *

Знаменитый романист Чарльз Диккенс беседовал у себя на даче с одним из друзей, человеком весьма положительным. Суровый враг всякой фантазии, этот господин громил поэзию и особенно нападал на детские сказки.

— Никогда, — говорил он, — не следует детям рассказывать никаких чудесных историй; надо, чтобы они вступали в жизнь свободными от всяких предрассудков!

Диккенс ничего не говорил, только улыбался. В это время в окно влетела бабочка с прелестными пестрыми крылышками. Диккенс поймал ее и стер пальцем цветную пыльцу, из которой состояли узоры на ее крылышках

— О, какой же вы варвар, мой друг! — воскликнул его собеседник. — Зачем вы это сделали?

— Следуя вашему мнению, — отвечал Диккенс. — Я освободил насекомое от бесполезного украшения, которое ему только мешает летать.

* * *

Свирепый английский судья Джеффрис однажды, подняв трость, указывал на человека, который в то время сидел перед ним на скамье подсудимых, и при этом говорил:

— У конца моей трости сидит бестия и каналья, каких свет не производил.

— У которого же конца, милорд? — спросил подсудимый, человек не робкого десятка.

* * *

У принца Гастона Орлеанского борода была яркого рыжего цвета. Будучи однажды у себя в имении, он увидал какого-то человека, у которого совсем не было бороды, не росла, и это придавало его физиономии очень смешной «бабий» облик. Принц подтрунивал над ним и все приставал к нему с вопросом, отчего у него нет бороды.

— Я вам объясню, ваша светлость. Видите, когда Господь Бог раздавал людям бороды, то я запоздал, и когда явился, то оставались уже только одни рыжие бороды; ну, я и подумал: пусть уж лучше я совсем останусь без бороды, чем у меня будет рыжая.

* * *

Известный английский литератор Юнг был хороший музыкант. Однажды он отправился из Лондона по Темзе на лодке в компании с несколькими дамами, которых ему надо было проводить. Дорогой, для услаждения своих спутниц, он начал играть на флейте. Скоро их лодку догнала другая, на которой было несколько молодых офицеров. Юнг, поиграв некоторое время, спрятал флейту в карман.

— Отчего вы перестали играть? — спросил его один из офицеров.

— По той же причине, по какой начал играть, — хладнокровно ответил Юнг.

— Но по какой же именно?

— Такова моя добрая воля.

— А моя добрая воля такова, чтоб вы сейчас же вновь начали играть! — крикнул ему офицер. — А если не будете играть, я швырну вас в Темзу!

Ссора чрезвычайно напугала дам. Чтобы положить ей мирный конец, Юнг покорился, вынул флейту и заиграл. Офицеры успокоились.

Когда прибыли, куда было надо, Юнг высадил дам. Офицеры вышли там же, и Юнг сейчас же, простившись с дамами, догнал их, остановил своего обидчика и затем очень спокойно и решительно сказал ему:

— Милостивый государь, я должен вам заявить, что уступил перед вашим нахальством, ради того, чтобы прекратить неприятную сцену и успокоить встревоженных дам. А для того чтобы доказать вам, что истинное мужество может оказаться в такой же мере под черною одеждою (Юнг был духовный), как и под красною, я покорнейше прошу вас завтра в десять часов пожаловать в Гайд-парк. Я полагаю, что нам нет надобности в секундантах; ссора наша касается только нас, и посторонних незачем в нее вмешивать. Вы, конечно, не забудете захватить с собой свою шпагу.

Офицер должен был принять вызов. На другой день оба явились на место поединка в условленное время. Офицер извлек шпагу, но в то же мгновение Юнг прицелился в него из пистолета.

— Вы заманили меня сюда, чтобы убить? — спросил офицер.

— Нет, — спокойно ответил Юнг. — Благоволите только вложить вашу шпагу в ножны и протанцевать менуэт. А иначе — смерть вам!

Офицер немножко поупрямился, но безграничное спокойствие и самоуверенность Юнга скоро убедили его, что тот вовсе не шутит. Он был вынужден повиноваться и протанцевал менуэт.

— Милостивый государь, — сказал ему Юнг по окончании танца, — вчера вы заставили меня против воли играть на флейте, а сегодня я принудил вас против вашего желания протанцевать. Мы квиты. Но, однако, если вы недовольны, я к вашим услугам и дам вам удовлетворение, какое вы потребуете.

Офицер был так восхищен этой твердостью, что вместо ответа бросился Юнгу на шею и просил быть его другом. И они хранили эту дружбу до самой смерти поэта.

* * *

Знаменитый художник Пуссен имел много неприятностей у себя на родине, и это побудило его перебраться в Рим, где он и жил постоянно. Жил он очень скромно, держал всего одного служителя. Однажды его посетил какой-то итальянский епископ. Провожая гостя поздно вечером, Пуссен сам нес лампу, чтобы светить на лестнице.

— Жалею вас, господин Пуссен, — говорил ему епископ, — и удивляюсь, как это вы обходитесь с одним слугою.

— А

я

вас жалею, монсиньор, — у вас их целая толпа!

* * *

Префект полиции в Париже Сартин однажды очень ловко и остроумно изобличил вора, против которого не было ровно никаких улик. Дело в том, что в Париж приехал из глухой провинции какой-то богатый человек, захватив с собою 50 000 франков. Опасаясь столичных хищников, он тотчас по приезде отправился к одному из своих парижских друзей и попросил его подержать эти деньги у себя. Покончив с делами, ради которых приезжал, провинциал потребовал у друга свои деньги, но тот подлейшим образом их себе присвоил и разыграл сцену недоумения: «Какие деньги? Ничего я от тебя не получал! Что ты такое выдумываешь?..» и т. д.

Злополучный простофиля кинулся к префекту Сартину.

— Вы разве не взяли с него расписки? — спросил Сартин.

— Ничего не брал. Я считал его другом, на которого можно положиться. Я отдал ему деньги без посторонних свидетелей. Знают только он да жена его, но она с ним, разумеется, заодно.

Что тут было делать? Сартин подумал, подумал и велел обворованному выйти в другую комнату и там ждать. В то же время он послал за вероломным другом и, когда тот явился, сказал ему:

— До моего сведения дошло, что вам были переданы на хранение 50 ООО франков, а вы отказываетесь отдать их владельцу.

Тот, конечно, отнекивался.

— Пусть будет так, — сказал Сартин. — Но ведь мы можем это сейчас же проверить. Садитесь сюда и пишите, что я вам продиктую: «Моя дорогая (имя вашей супруги) прошу тебя передать подателю этого письма те самые 50 ООО франков, которые отдал мне на хранение такой-то тогда-то». Теперь подпишитесь.

Когда письмо было готово, Сартин призвал одного из своих служащих, объяснил ему, в чем дело, и отправил с этим письмом. Тот скоро вернулся и привез деньги. Тогда Сартин вызвал из соседней комнаты обворованного, и вероломному другу уже невозможно было отпираться.

* * *

Профессор юридического факультета в Париже Руайэ-Коллар был обременен долгами и в этом смысле был так же знаменит, как и своими учеными трудами. Однажды на экзамене он спросил у студента, что такое вексель. Ленивый и ровно ничего не знавший юноша долго мялся и, наконец, откровенно сказал:

— Не знаю.

— Экий счастливец! — вздохнул профессор и поставил «отлично».

* * *

Богатый банкир Жюль Эркю вел знакомство с представителями высшей аристократии, по преимуществу молодыми людьми, живущими на широкую ногу. Один из них, посетив его однажды, попросил ссудить ему несколько тысяч в долг.