* * *

Рош де Бальи, лейб-медик Генриха IV, прославился своим предсмертным чудачеством. Когда он занемог и слег, то знал, что ему уже не подняться. Он стал звать к себе одного за другим всех своих служителей и каждому из них приказывал:

— Возьми себе то-то и то-то и сейчас же уходи из дому, ты мне больше не нужен.

Люди разобрали все его имущество и разошлись. Когда он остался, наконец, один-одинешенек во всем доме, к нему зашли его друзья врачи навестить его. Они были весьма у/давлены, найдя все двери в доме открытыми настежь, а комнаты пустыми и безлюдными. Как только они вошли в комнату, где лежал умирающий, он спросил их, не видали ли они кого-нибудь из его людей. Те отвечали, что в доме никого нет, все открыто, все вынесено.

— Ну, значит, мой багаж уже отправился в путь вперед, а теперь и я за ним.

Он распростился с друзьями и скоро после того умер.

* * *

Таллеман де Рео в своей известной хронике упоминает о некоем поэте Бадьбю, который отличался неимоверно плохим произношением; его стихи, и без того никуда не годные, становились сущей каторгой для слушателя, когда он сам принимался их декламировать. Вдобавок во время чтения он беспрестанно откашливался и плевал, словно весь был пропитан сыростью. Поэтому какой-то остряк сказал про него:

— В жизни не встречал я поэта более сухого и человека более мокрого.

* * *

Знаменитый автор «Опытов» Монтень говорил про врачей:

— Счастливцы эти лекаря! Успех их блестит ярко в лучах солнца, а неудачи их мирно укрывает земля!

* * *

Итальянский ученый Галилео Галилей наполнял изобретенные им термометры с ртутью не спиртом, а вином. Один из таких приборов ученый послал своему ученому другу в Англию, сопроводив посылку описанием назначения термометра.

Но то ли записка потерялась, то ли ученый друг не понял сути ее, только ответ при шел к Галилею неожиданный: «Вино поистине великолепно. Пожалуйста, вышли еще такой прибор».

* * *

Однажды какой-то офицер просил Туара (генерала времен Людовика XIII) немедленно уволить его в отпуск, выставив предлогом смертельную болезнь отца, о которой он будто бы только что получил известие. Генерал заподозрил что-то другое, так как дело происходило как раз накануне большой битвы. Однако он дал отпуск и сказал при этом весьма коварное похвальное слово офицеру:

— Отправляйтесь, отправляйтесь. Я вижу, что вы хорошо помните заповедь Божию: «Чти отца твоего и матерь твою — долголетен будешь на земле».

* * *

Знаменитый художник Рафаэль был остер на язык и ни с кем не церемонился. Однажды двое кардиналов присутствовали при его работе. Он доканчивал картину «Апостолы Петр и Павел», начатую еще до него художником Бартоломмео, по заказу папы, но незаконченную из-за его смерти. Кардиналы вздумали сделать какое-то замечание насчет цвета лиц апостолов, находя их слишком красными.

Что же удивительного, — ответил Рафаэль, — святые апостолы, наверное, краснеют от стыда на том свете, видя, что ими основанная церковь управляется такими, как вы.

* * *

Молодой герцог Гиз был страстно влюблен в принцессу Гонзага и, чтобы жениться на ней, готов был отречься от всех своих должностей и доходов. Его взялся уговорить кардинал Ришелье.

— Подумайте, что вы делаете, — убеждал он молодого влюбленного. — У вас теперь четыреста тысяч ливров дохода, и вы собираетесь бросить эти четыреста тысяч из-за одной женщины! Другой на вашем месте согласился бы бросить четыреста тысяч женщин, чтобы иметь такой доход!

* * *

В число ловких проделок, при выполнении которых люди пользовались первым числом апреля, надо включить удачное бегство из плена герцога Лотарингского и его супруги. Они спокойно вышли из Нанси, где содержались в плену, переодетые крестьянами. Какая-то женщина узнала их и тотчас побежала известить об этом коменданта. Но в тот день было первое апреля, комендант не поверил, подумал, что его хотят поддеть на «апрельскую рыбу», как выражаются французы. Между тем слух о бегстве герцога и его супруги распространился уже и по всему городу, но все над ним хохотали, приговаривая: «Первое апреля!»

Когда же, наконец, решили проверить апрельскую шутку, то было уже поздно: беглецов и след простыл.

* * *

Людовик XII жаловался на испанского короля Фердинанда Католика, что тот его уже два раза обманул.

— Неправда, — воскликнул Фердинанд, когда ему сообщили об этом, — я его надул не два раза, а двадцать раз!

* * *

Когда королева Елизавета решила погубить Марию Стюарт, граф Лейцестер употреблял все усилия, чтобы ее отговорить от этого намерения. Он указывал ей на крайне неприятное впечатление, какое может произвести подобная суровость на всех венценосцев Европы: они могут взглянуть на это как на личную обиду.

— Но я должна от нее отделаться, — кричала раздраженная королева, — как же мне иначе это сделать?

— Очень просто, государыня, — отвечал ей хитрый и жестокий царедворец, — вы можете ее устранить, но с соблюдением внешнего приличия.

— Что такое, какого приличия? — недоумевала королева.

— Ваше величество, вы можете послать к ней вместо палача аптекаря.

* * *

Знаменитый ученый Амио, воспитатель Карла IX, был человек очень жадный до наград. Карл IX сделал его своим духовником, потом дал ему очень почетное и доходное аббатство; но Амио все был недоволен и просил Карла о какой-то еще новой милости.

— Но, — напомнил ему Карл, — вы сами говорили, что удовольствовались бы доходом в тысячу экю, а теперь вы имеете уже гораздо больше.

— Так, государь, — отвечал Амио, — но вспомните нашу французскую пословицу: «От еды разыгрывается аппетит».

* * *

Знаменитый Томас Мор, готовясь взойти на эшафот, просил одного из присутствовавших при казни помочь ему подняться по ступеням.

— Помогите мне только взойти, — сказал он, — а просить вас помочь сойти мне уже не понадобится.

* * *

Папа Сикст V, пока еще был кардиналом, выглядел совсем дряхлым старцем. Когда он шел по улице, всем кидалась в глаза его разбитая, согбенная фигура. Но как только состоялось его избрание в папы, он сейчас же распрямился и приобрел удивительно бодрую и свежую внешность. Иные, не утерпев, спрашивали его о причине такой внезапной перемены, и он охотно отвечал:

— Пока я был кардиналом, я искал ключи царства небесного и потому постоянно склонялся к земле, чтобы немедленно поднять их, если найду. А теперь мне уже нечего искать их: они у меня в руке, и я должен смотреть не на землю, а на небо.

* * *

Голландский философ Бенедикт Спиноза часто играл в шахматы со своим домохозяином. Однажды тот спросил Спинозу:

— Не могу понять, почему я так волнуюсь, когда проигрываю, в то время как вы после проигрыша остаетесь совершенно спокойным? Неужели вы так безучастны к игре?

— Отнюдь нет, — ответил Спиноза. — Когда кто-либо из нас двоих проигрывает, король в любом случае получает мат, а это всегда радует мое республиканское сердце.

* * *

Отец Ариосто однажды за что-то разгневался на будущего великого поэта и прочитал ему длинную и суровую нотацию, которую сын выслушал молча, неподвижно, не сводя глаз с отца, с нерушимым вниманием.

Другой брат, присутствовавший при этой сцене, был удивлен тем, что во все время Ариосто не открыл рта, не произнес ни слова в свое оправдание. Он потом спросил его о причине этого упорного молчания, и юноша-поэт ответил:

— Я сочиняю теперь комедию, в которой мне как раз надо представить старика-отца, распекающего своего сына. Когда сегодня отец начал меня журить, я сейчас же подумал, что он может мне послужить моделью, с которой я могу писать отца в моей комедии. Вот почему я и молчал, и слушал его с таким вниманием. Мне хотелось ничего не упустить, ни одного слова, ни выражения лица, ни малейшего движения. Я нарочно ничего и не говорил, чтобы ничем не отвлекать своего внимания.

* * *

Папа Сикст V говаривал, что он готов причислить к лику святых ту женщину, на которую муж никогда не жаловался.