Может, лечь обратно и уснуть? Может, это такой сон реалистичный? Проснусь и даже и не вспомню о нем. Однако пить-то хочется, аж не могу.

   - Эй! - ору в темноту. А чего стесняться-то во сне? А вдруг не во сне? Вдруг и правда трезвяк? Щас выйдет мент со связкой ключей да долбанет этой связкой мне меж ног. М-да. Образ мента со связкой ключей остался в моей голове после того, как в шестнадцать лет на Девятое Мая мы с пацанами сцепились с группой лиц кавказской национальности. Наваляли мы им тогда знатно. Вот только к финалу подоспели УАЗики пэпээсников, и доблестная милиция повязала всех, кто не успел убежать. Надо сказать, что лица южной национальности и не думали убегать, но те, кто нас бережет, старательно их не замечали, хватая лишь лица славянской национальности. Так и оказался я первый и единственный раз в ·обезьяннике?. Тогда мне тоже захотелось пить и я, постучав кулаком по решетке, крикнул, чтобы дали попить. На мой зов появился огромный мент с заспанной физиономией. В его руках позвякивала массивная связка ключей. Отперев решетчатую дверь, громила молча и как-то лениво качнул этой связкой, и она с издевательским звоном врезалась мне в пах. Пока я, скрючившись, приходил в себя, мент молча запер дверь и удалился досматривать прерванный сон. М-да. И вспомнится же такое во сне...

   Еще раз ощупав бревна сруба и снова заверив себя, что вытрезвителей с такими стенами быть не может, опять ору:

   - Эй! Сэм! Люди! Кто-нибудь! Не дайте помереть! Дайте водицы напиться!

   Доносившийся из темноты храп смолкает.

   - Ты чего разорался, Дмитрий? Ополоумел, либо, от учености своей?

   - Ты кто? - спрашиваю, пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос.

   Со скрипом отворяется дверь, и комната освещается дрожащим пламенем свечи, которую держит вошедший бородатый мужик.

   - Што за ор? - осведомляется он. - Али режут кого?

   - Ды вон, Станиславыч чегой-та всполошился, - поясняет вошедшему сидящий на ложе у противоположной стены еще один бородач. И, хихикнув, добавляет: - Видать, пока он спал, черти его ученую душу уволочь хотели.

   - И што ж теперь? - вошедший прошел к свободному топчану у противоположной стены и сел. - Ежели каждый раз орать, когда черти по душу приходят, так и голоса лишиться можно.

   Заявив это, бородач задул свечу и заворочался на ложе, устраиваясь поудобнее. Второй, судя по звукам, тоже улегся.

   Я продолжаю стоять, опершись о стену и пытаясь переварить увиденное. В памяти всплывают обрывки воспоминаний о вчерашнем банкете с реконструкторами. Так значит, это не сон? Значит я действительно, если верить этим ряженым бородачам, каким-то образом оказался в чистом поле, вдали от людского жилья, в двадцати пяти верстах от крепости Оскол. Какой еще нафиг крепости? От Старого Оскола, что ли? Хрень какая-то. Нет, надо попить. Потом завалиться спать. Утром разберемся.

   Наощупь двигаюсь в том направлении, где должна быть дверь. Обогнув топчан, на котором только что спал, добираюсь до цели и, провожаемый громким всхрапом одного из бородачей, выхожу в освещенный одинокой свечкой узкий коридор. Осматриваюсь. Справа и слева еще несколько дверей. Все они одинаково безликие, без каких либо табличек и номеров. В середине коридора обнаруживаю крутую лестницу, ведущую вниз. Спускаюсь и попадаю во вчерашний банкетный зал. Помещение погружено в полумрак, ибо пара свечей не могут дать достаточного света.

   Показалось будто при моем появлении две темные фигуры поспешно скрылись за печью. Тут же оттуда выбежал горбун и вопросительно уставился на меня.

   - Слышь, мужик, - обращаюсь к нему. - Воды холодной хочу, аж пипец.

   Тот молча отошел к стоящей на лавке у двери кадке, зачерпнул из нее деревянным ковшиком воду и протянул мне.

   - А-а, зашибись водичка, - одобряю, напившись. Вода и в самом деле оказалась необычайно вкусная. А может, мне это показалось из-за жестокого сушняка. - Слушай, зёма, дай мне какую-нить кружку. Возьму водицы с собой в номер.

   Горбун непонимающе смотрит на меня, продолжая молчать. Он что, немой, что ли? Или по-русски плохо понимает.

   - Налей мне воды с собой в номер, - громко, по слогам повторяю просьбу, на всякий случай сопровождаю слова жестами, указывая на ковшик, на кадку с водой, щелкая указательным пальцем себя по горлу, показывая наверх, где находятся номера.

   Горбун продолжает пялиться, будто ничего не понимает. Как же тогда он сразу понял, когда я попросил пить?

   От входных дверей слышится шорох. В полумраке вижу, как, сползая по стенке, заваливается на бок сидящий на полу солдат. Ружье стоит рядом, прислоненное к стене. Ишь ты, спит на посту, зараза. Ну да пусть себе дрыхнет. Мне оно до лампочки.

   Снова шорох, только теперь из-за печи. А чего это горбун так вертит головой, затравленно зыркая то на меня, то на спящего часового, то в сторону печки? Отодвигаю его с дороги и иду к кадке.

   - Короче, мужик, если тебе влом дать мне кружку, я возьму с собой этот ковшик, - зачерпываю водицы, делаю еще несколько глотков и направляюсь к лестнице. - Да не баись. Не сгрызу я ковшик. Утром верну обратно.

   Краем глаза замечаю шевеление за печью, словно кто-то старается спрятаться от меня. Может горбун тут с с какой-нибудь Эсмиральдой развлекается? Ишь ты, Квазимода.

   - Бэль, тра-та-та, та-а, та, та, тра-та-та, - хитро подмигиваю мужичку и, напевая мотив хита моего детства, поднимаюсь по лестнице.

   Поднявшись, смотрю на одинаковые двери и понимаю, что не помню откуда вышел. Так, когда я вышел, спуск был слева. Значит либо эта, либо та. Моя та, откуда доносится храп. Ага, храпят здесь, значит мне сюда. А здесь? Во блин, здесь тоже храпят. М-да.

   В задумчивости отхлебываю из ковшика. Нет ну, до чего же вкусная водичка! Отворяю дверь и пытаюсь рассмотреть что-либо в темноте. Безрезультатно. Стоп - храп доносится слева. Слева находился только мой топчан. Значит это не мой номер. Открываю другую дверь. Здесь, как положено, храпят дуэтом справа. Пробираюсь к своему ложу, пристраиваю ковшик на полу и заваливаюсь на шуршащий то ли сеном, то ли соломой матрас. Как говорится, утро вечера мудренее. Вот проснусь утром и разберусь со всеми непонятками. Главное, спиртного больше ни граммульки. Как пел великий русский классик: - ·нет, ребяты-демократы, только чай?.

   Ворочаюсь, пытаясь устроиться поудобнее, и понимаю, что спать-то не хочется. А под эту надрывную колыбельную, которую поют мне от противоположной стены бородатые дядьки, уснуть и вовсе будет сложно. Тихонечко свищу. Говорят, если тихо посвистеть, то храпящий смолкает. врут однако. Как храпели, так и храпят. Ну что ж, заполучите. Свищу коротко, но громко. Храп смолкает. Я начинаю шумно сопеть, слегка всхрапывая, изображая глубокий сон. Бородачи, послушав мое сопение и так и не поняв, что их разбудило, поворочались и вскоре снова захрапели. Интересно, в этом отеле есть номера для не храпящих? И что это вообще за место такое? Только сейчас до меня доходит, что в доме совершенно отсутствует электричество. Или я не заметил? Может, свечки горят лишь, как говорится, для антуражу. Ну, не может же быть такое строение и без электричества. Пытаюсь вспомнить, обращал ли во время вчерашней пирушки внимание на потолки - там наверняка должны находиться какие-нибудь лампочки. Или нет? Так же, не помню, чтобы на стенах находились выключатели и розетки. И вообще никаких электрических приборов не видел.

   Через несколько минут сомнения берут верх, и я поднимаюсь и отправляюсь в коридор - там есть хоть какое-то освещение - искать признаки электричества. Снова по стенке добираюсь до двери. Чего ж она так скрипит-то? Фигасе, а это что за абреки? При моем появлении от соседней двери отпрянули две темные личности с надвинутыми на глаза мохнатыми папахами. В руках у ближнего ко мне сверкнул кинжал. Что-то зло прошипев, абрек кидается вперед, нацелив лезвие в мою грудь.

   В очередной раз искренне благодарен тем навыкам, которые в свое время практически насильно вдолбил в меня родной дядька. Дядя Миша за небольшой оклад вел секцию дзюдо в местной ДЮСШ, куда и таскал меня с раннего детства, заставляя кувыркаться на татами с остальными своими подопечными. Когда я подрос, дядька стал брать меня на занятия по боевому самбо, которые он проводил два раза в неделю для более взрослых клиентов, и уже за более существенную плату. Эти занятия он особо не афишировал, и попасть на них могли люди лишь по рекомендациям тех, кого дядька хорошо знал. Причиной такой скрытности, вероятно, были события из времен Советского Союза, когда дядя Миша отсидел пару лет за незаконное преподавание боевых искусств. Вот и остался у родственника пунктик по поводу этого дела.