- Вимпацетин, - поясняю в финале своей истории, - это препарат, лишающий человека памяти. Если вам когда-нибудь доводилось встречать человека, абсолютно ничего не помнящего, то, возможно, это был изгнанник из нашего монастыря.

   - Доводилось, - кивает Алексашка, но тут же умолкает, повинуясь жесту Князя, отмахнувшегося от него.

   - Где находится сей странный монастырь, ты, Дмитрий Станиславович, конечно же не помнишь? - вопрошает князь у меня, недоверчиво прищурив правый глаз.

   - Не помню, - с виноватым видом развожу руками и вздыхаю. - Вернее будет сказать - не знаю. Ибо никогда до сих пор не покидал его стен. Местоположение монастыря скрывалось от всех. Об этом знали только сам Ректор и члены ученого совета, к коим я не принадлежал.

   - Сдается мне, что ты врать горазд, Дмитрий, - Петр Алексеевич кладет руку мне на плечо и пристально смотрит в глаза.

   Пожимаю плечами и смотрю на него обреченно-невинным взглядом.

   - К сожалению, Светлейший Князь Петр Алексеевич, я ничем не могу подтвердить свои слова. А потому целиком полагаюсь на ваш суд и ваше доверие.

   Виновато опускаю голову, уставившись взглядом в свои зимние ботинки. Стоп! Как это ничем не могу подтвердить свои слова? Могу!

   - Возможно, частичным доказательством моих слов будут некоторые детали одежды, которая находится на мне, - сообщаю князю.

   Тот подозрительно осматривает меня. Расстегиваю молнию на одном ботинке, снимаю его и показываю подступившим зрителям, несколько раз вжикнув туда-сюда.

   - Вот, застежка, именуемая "молнией". Сама молния пластиковая, а "собачка" - вот эта штучка, служащая для соединения застежки - металлическая. Вряд ли во всем мире вы найдете мастеров, способных сделать такое, - с удовлетворением отметив открытые рты слушателей, продолжаю: - Обратите внимание на подошву. Кто-нибудь сможет сказать, из какого материала она сделана?

   - Из какого же? - спрашивает Петр Алексеевич, забирая из моих рук ботинок и с интересом ковыряя ногтем синтетический каучук подошвы.

   - Не могу сказать, - в очередной раз развожу руками. - Сие знание сгинуло в провале моей памяти. Но уверен, что подобного материала вы не найдете нигде в мире.

   Хочу еще показать металлическую молнию на ширинке джинсов, но никак не могу придумать, как покорректнее это сделать. Однако следующее заявление князя заставляет меня забыть о ширинке и подумать о собственном здоровье.

   - Может, все таки дыба поможет возродить твою память, Дмитрий? Ты даже не представляешь, скольким несчастным сей способ помог.

   - Воля ваша, Петр Алексеевич, - говорю, внутренне холодея, но стараясь сохранять внешнее спокойствие. - Однако я уверен в безрезультатности этого метода, ибо никакими пытками не вытянуть из человека того, что он не знает. А вот ложную информацию получить можно.

   - Какую такую ложную информацию?

   - А такую, когда сломленный пытками человек начинает соглашаться на все, и говорить все, что на ум взбредет, лишь бы его больше не пытали. Много ли пользы будет от такой информации? - озадачиваю князя вопросом и тут же продолжаю: - Зато от здорового от меня может быть гораздо больше пользы, благодаря сохранившемся обрывкам знаний и прогрессорскому складу моего ума.

   Петр Алексеевич задумчиво смотрит на меня, теребя в руках ботинок. Несколько раз вжикает молнией, удивленно хмыкает, зачем-то нюхает внутренности обувки и, сморщив нос, отбрасывает его к моим ногам. А чего он хотел? Я же почти сутки не разувался.

   - Чую я, плут ты, Дмитрий. Однако чем-то приглянулся ты мне. Потому, ежели все равно идти тебе некуда, будешь пока при мне, а там посмотрим. Алексашка, вели завтрак подавать!

   После обильного завтрака, на котором я даже не пригубил вина, выхожу вслед за всеми во двор. Судя по тому, что уже совсем рассвело, времени сейчас примерно около восьми часов утра. С удивлением смотрю на стоящую посреди двора высокую карету. На дверях кареты золоченый герб - вижу такой впервые. В обрамлении из дубовых листьев стоит медведь. На его спине сидят два орла: один смотрит в одну сторону, другой - в противоположную. Над грозной троицей парит золотая корона.

   - Это чья ж такая карета? - вырывается у меня вслух.

   - Чей же ей быть, ежели не Светлейшего Князя? - удивляется моей глупости Федор.

  Смотрю на стоящие рядом с каретой сани, в которых вчера ехал вместе с Петром Алексеевичем, перевожу взгляд на князя. Тот, заметив, смеется.

   - Отчего ж я в этот гроб с окошком полезу, когда на улице благодать такая? - вопросом отвечает он на мое недоумение.

   За распахнутыми воротами видно множество груженых саней, меж которыми снуют солдаты.

   К моей радости, Петр Алексеевич распоряжается нам с Алексашкой ехать в санях, а сам, мотивирую тем, что ночью воры не дали ему выспаться, скрывается в карете.

   Алексашка садится на место кучера, я пристраиваюсь рядом. Теперь-то я расспрошу его подробнее о реалиях сего времени.

   Выезжаем первыми. За нами шесть лошадей, запряженные попарно, легко тащат массивную карету. Следом трогается обоз. Среди саней попадаются крытые. Вероятно, боярские. А может, с каким ценным грузом. Но карет больше нет.

   Оглядываюсь на двор, из которого выехали. Довольно высокий частокол скрыл от глаз внутренние постройки. Виден только второй этаж здания, в котором провели ночь. Издали у него довольно мрачный вид - посеревшие от времени бревна венцов, маленькие мутные окошки. Чуть правее, на холме видна небольшая деревенька не более чем в десяток дворов. И полное отсутствие каких либо признаков цивилизации - ни столбов с проводами, ни атенн на крышах. А крыши-то соломенные. Только крыша в постоялом дворе крыта то ли какими-то досочками, то ли серой черепицей - с такого расстояния уже не разобрать.

   И так, с чего бы мне начать расспрашивать Алексашку? Надо бы еще определиться, как мне к нему обращаться. Запросто, как к равному? Или снисходительно, как, хоть и к чужому, но к слуге? А для этого мне необходимо сперва определиться со своим статусом. М-да, задачка, однако.

   В конце концов, решаю пока держаться с денщиком князя нейтрально и начинаю беседу.

   - Александр, ты, надеюсь, не забыл о своем обещании просвятить меня насчет реалий сего бренного мира?

   Тот явно был глубоко погружен в свои мысли, поэтому некоторое время тупо смотрит на меня, не понимая, что от него требуется.

   - Ты же знаешь теперь, что вся моя жизнь прошла за монастырскими стенами, - напоминаю свою историю.

   - Ну? - кивнув, вопрошает Алексашка, все еще не понимая, что я от него хочу.

   - Ну и в итоге я абсолютно ничего не знаю о мирской жизни. Понимаешь? Аб-со-лют-но.

   - Ну, дык понимаю. Чего ж я, - Алексашка взмахивает вожжами так, что те бьют по бокам лошадей. Сани ускоряют ход. - Чему ж я-то тебя, Дмитрий, научить-то могу?

  - Просто расскажи о том, что я спрошу. Вот, например, какой нынче год на дворе?

   - Да што ж вас там, в монастыре этом странном, вообще в неведении обо всем держали?

   - Иноки храма науки часов не наблюдают, времени не знают, ибо живут вне времени, отдавая всего себя служению храму и преумножая познания своими трудами, - оттарабаниваю взбредшую в голову белиберду, словно заученную заповедь. И уже нормальным голосом повторяю вопрос: - Дак какой год-то?

   - Семь тысяч двести седьмой год ныне, Дмитрий, - наконец просвещает меня Алексашка, продолжая качать головой, выражая удивление такой моей неосведомленности.

   Услышав названную цифру, слегка теряюсь. Это что за год такой? Я куда попал? В будущее что ли?

   - От Рождества Христова? - пытаюсь уточнить конкретнее.

   - Чего это вдруг? - удивляется собеседник. - Мы ж не Европы какие-нибудь. От Сотворения Мира знамо.

   - Ясно, - вздыхаю облегченно. Как это я сам не сообразил, что это то еще старое летоисчисление, кажется, византийское. Жаль не знаю, сколько лет разницы между этими летоисчислениями. Тысяч пять или шесть... Та-ак, новое летоисчисление на Руси ввел Петр Первый. Значит его еще нет, или он еще до этого не додумался. Кстати, кто сейчас на троне?