Объединенный следственно-допросный центр (Combined Services Detailed Interrogation Centre) располагался в Трент-Парке, великолепной усадьбе семейства Сассун недалеко от Кокфостерс на севере Лондона. Здесь содержались немецкие старшие офицеры, попадавшие в плен к союзникам. Среди них были, например, генерал Вильгельм фон Тома, захваченный в Эль-Аламейне, генерал Ганс Юрген фон Ар-ним, изловленный в Тунисе, и генерал Дитрих фон Хольтиц, сдавшийся в Париже. В центре работали сотни стенографисток, расшифровщиков, переводчиков, звукооператоров помимо подставных лиц и провокаторов, которые должны были разжигать дискуссии^[1187].

Высокопоставленным военнопленным для встреч было предоставлено двенадцать комнат, оборудованных подслушивающими устройствами. Командующие люфтваффе коротали время с генералами вермахта; им передавались газетные и радиосообщения о положении на фронтах; к ним иногда заходил лорд Аберфалди, агент следственно-допросного центра, выдававший себя за уполномоченного благотворительной организации и поднимавший какую-нибудь тему, особенно интересовавшую британскую разведку. О необычайном успехе операции свидетельствуют и огромное количество записей, и откровенный характер записанных бесед. Британская разведка, конечно, надеялась вызнать в первую очередь оперативные секреты, которые трудно получить в ходе официальных допросов. Однако чаще ей приходилось фиксировать свидетельства нацистских зверств, прежде всего на Восточном фронте. Большинство генералов, содержавшихся в Трент-Парке, были взяты в плен в Северной Африке, Италии и Франции, однако им было известно все, что происходило в Третьем рейхе и на оккупированных территориях.

Через следственно-допросный центр и его два филиала прошли 10 191 немецкий военнопленный и 567 итальянцев. Разговоры записывались на грампластинки, некоторые из них после распечатки умещались на половине страницы, одна беседа заняла двадцать одну страницу, и, развязывая язык, офицеры невольно выдавали себя. Даже Хольтиц, которого считали «хорошим немцем», после того как он игнорировал приказ Гитлера разрушить Париж, оказался замешанным в убийствах евреев в Крыму^[1188]. Отдельные генералы вели себя вполне достойно, хотя и не геройски. В январе

1943 года Вильгельм фон Тома, до пленения в Африке командовавший танковой дивизией в России, говорил ярому нацисту генералу Людвигу Крювелю: «Я стыдился быть офицером». Он рассказывал о том, как однажды обратил внимание Франца Гальдера на бесчинства немцев, и тот ответил: «Это проблема политическая и ко мне не имеет никакого отношения». Тогда Тома направил письменный доклад главнокомандующему сухопутных войск Вальтеру фон Браухичу, и генерал сказал ему: «Вы хотите, чтобы я дал этому ход? Послушайте, если я пойду с этим выше, то всякое может случиться». Тома не соглашался с тем, будто Гитлер ничего не ведал о происходившим с невинными людьми, и говорил: «Конечно, он все знал. Втайне даже восторгался. Понятно, что никто не мог возразить. Боялись, что арестуют или побьют»^[1189]. Вряд ли Тома и иже с ним задумывались над тем, что можно было просто-напросто уйти в отставку, и никто бы не наказал их за это.

В Трент-Парке постоянно заходил разговор об обращении нацистов с поляками, русскими и евреями. В декабре 1944 года (лишь один из множества примеров) генерал-лейтенант Генрих Киттель, бывший командующий 462-й народно-гренадерской дивизией, сказал генерал-майору Паулю фон Фельберту, бывшему начальнику Feldkommandantur 560 (военной комендатуры): «Что я испытал! В Латвии, под Двинском^[1190], эсэсовцы расстреливали евреев. Собралось около пятнадцати эсэсовцев и, может быть, шестьдесят латышей, а они, знаете ли, самые жестокосердные люди в мире. Однажды ранним утром в воскресенье я, лежа в постели, услышал, как раздались один за другим два залпа, а потом отдельные выстрелы». Расследуя затем инцидент, Киттель узнал: «Раздетых догола мужчин, женщин и детей сначала пересчитали. Всю одежду сложили в одну кучу. Двадцать женщин — обнаженных — выстроили на краю траншеи, открыли огонь, и они попадали вниз». «А кто стрелял?» — спросил Фельберт. «Они стояли лицом к траншее, двадцать латышей подошли сзади и стреляли в затылок, и они падали вниз как кегли»^[1191].

Киттель издал приказ, запрещавший проводить экзекуции «там, где их может увидеть народ». «Если вы расстреливаете людей в лесу или в каком-либо другом месте подальше от посторонних глаз, — наставлял он эсэсовцев, — это ваши проблемы. Но я категорически запрещаю делать это здесь. Мы берем воду из родников, а вы засоряете землю трупами». «А что с детьми?» — спросил Фельберт. Киттель, «очень взволнованный», ответил: «Они хватали трехлетних детей за волосы, поднимали кверху, стреляли в них из пистолета и бросали в траншею. Я сам это видел. Все видели». Другой военачальник, генерал-лейтенант Ганс Шефер, командующий 244-й пехотной дивизией, не удержался и тоже спросил Киттеля: «Они плакали? Эти люди знали, что их ожидает?» «Они прекрасно все понимали, — отвечал Киттель. — Но их охватила апатия. Я человек не слишком эмоциональный, но от таких вещей меня тошнит». Тем не менее позднее он же говорил: «Если всех евреев в мире уничтожить одновременно, то не останется ни одного обвинителя». Его же слова: «Все эти евреи — паразиты востока». «А как поступали с молодыми хорошенькими девушками? — спросил Фельберт, когда разговор переключился на концлагеря. — Их брали в гарем?» «Меня это не интересовало, — отвечал Киттель. — Я заметил только, что они стали вести себя благоразумнее… Женщины — это вообще отдельная темная история. Вы даже не представляете, какие происходили мерзости и глупости»^[1192]. В другой раз в тот же день Киттель говорил Шеферу об Аушвице: «В Верхней Силезии убийство людей вошло в систему Их умерщвляли газом. И никто не делал из этого большого секрета». В следующий раз он сказал: «Мне надо держать язык за зубами и не распространяться о том, что мне известно». Киттель и не подозревал, что все его слова записываются, расшифровываются и переводятся.

В феврале генерал-майор Иоганнес Брун, командующий 533-й народно-гренадерской дивизией, обсуждая с Фельбертом проблему холокоста, заявил: «После всего, что я прочитал о фюрере, должен заметить, что ему все было известно». «Конечно, он все знал, — согласился Фельберт. — За все он в ответе. Он говорил об этом с Гиммлером». «Да, — продолжал Брун, — этот человек даже не поморщится, если убьют ваших родственников». «Ему абсолютно наплевать», — добавил Фельберт. Они, понятно, воспринимали холокост под углом возмездия, которое обрушат союзники на фатерланд. В марте 1945 года Брун, один из немногих немецких генералов, кому эти разговоры пошли на пользу, признал: Германия не заслуживает победы, после того как «мы в полном сознании погубили столько человеческих жизней, ослепленные иллюзиями и жаждой крови». Генерал-лейтенант Фриц фон Бройх, в свою очередь, сказал: «Мы стреляли в женщин как в скот. Я видел огромный карьер, где расстреляли десять тысяч мужчин, женщин и детей. Они все еще лежали там. Мы приехали специально, чтобы посмотреть. Мне еще не приходилось видеть ничего более изуверского». Тогда Хольтиц вдруг вспомнил о том, как в Крыму дежурный офицер на аэродроме, откуда он вылетал в Берлин, сказал: «Господи, мне не следовало бы об этом говорить, но знайте, что они уже несколько дней расстреливают евреев». По словам Хольтица, только в Севастополе было убито 36 000 евреев^[1193].

Обсуждая 13 марта 1945 года газацию и массовые расстрелы людей с генералом Бернхардом Рамке, генерал фаф Эдвин фон Роткирх унд Трах говорил: «Они сами роют себе могилы. Потом появляется команда с пистолетами-пулеметами «томми», и начинается расстрел. Многие еще живы, когда на них насыпается слой земли. Затем специальные «упаковщики» трамбуют тела, потому что их слишком много. Все это делает СС. Я знал одного эсэсовца, и он предложил мне: «Не хотите поснимать? Они расстреливают обычно по утрам, но если вам надо, то у нас еще остались люди и мы можем расстрелять их после обеда». Спустя три дня полковник Фридрих фон дер Хейдте рассказывал полковнику Эберхарду Вильдермуту о концлагере Терезианштадт в Чехословакии: «Там загубили полмиллиона человек, это точно. Насколько я знаю, туда были отправлены все евреи из Баварии. Тем не менее лагерь никогда не был заполнен. Они душили газом и душевнобольных». «Да, это так, — подтвердил Вильдермут. — Я знаю об этом от брата, он работает доктором в лечебнице в Нюрнберге. Они понимали, куда их забирают»^[1194]. Но раздавались и другие голоса. «Мы должны неукоснительно исполнять приказы, — рассуждал генерал-лейтенант Фердинанд Хейм. — Мы обязаны делать это, дабы не ослаблять оборону».