По счастью, у нас хватило ума воспользоваться будкой вахтера и привести в порядок волосы, лицо, губы, поскольку Сонтаг, главный врач больницы, оказался явным поклонником женского пола. Он метнул на нас три быстрых взгляда «стаккато», зато Шани Гроха, судя по всему, не приметил, потому что обратился к нам так:
— Уважаемые сотрудницы, извольте раздеться и присаживайтесь.
Возможно, это какое-то извращение, но для моего слуха его предложение прозвучало так, словно помимо плащей оно распространялось на наши свитера, комбинации и прочие детали туалета. Знаменитый кардиолог производил впечатление приобщившегося к цивилизации выбритого, по-спортивному подтянутого морского пирата, у которого под белоснежным халатом вся грудь испещрена непристойной татуировкой. Его нельзя назвать неинтересным. Мой Никос — мужик что надо, однако лишь в том смысле, как, скажем, ружье — это ружье: он пригоден лишь для одной цели. Находиться с ним — все равно что играть такой колодой, где подобрались сплошь одинаковые карты. А ведь в карточной игре самое захватывающее именно то, что не знаешь, какая карта выпадет следующей.
Однако Сонтаг не удостоил меня ответным вниманием.
По возрасту главный врач находился где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, но сейчас он с нетерпеливым любопытством подростка наблюдал за тем, как мы снимали с себя пальто; после — до, ре, ми — взгляд его пробежался по нашим ногам, ля, си, до — по талиям и бюстам и, наконец, как и следовало предположить, остановился на рекламе нашей фирмы: грудях Аги, напоминающих дыни-канталупы. Он судорожно сглотнул, кадык его провалился за тесный ворот халата и долго не вылезал обратно.
Я не видела лица Аги, но в этот момент она на всех волнах излучала твердое решение уступить желаниям Сонтага, по субботам на его «шкоде» наведываться домой и с помощью его связей опять перебраться в Пешт. Правда, Сонтага «подсидели» и он вылетел из столицы в Витайош, но отнюдь не производил впечатления надолго законсервированного в провинции. Как раз пока мы знакомились, к больнице подкатил сногсшибательный «крайслер»: из клиники Лоранта привезли мать министра Ш. Сонтаг демонстративно сохранял спокойствие, даже не вышел поприветствовать больную, лишь бросил старшей сестре:
— В седьмую, — очевидно давая понять, что мамаши министров каждый день ломятся к нему в клинику, устраивая давку в дверях.
То, что Сонтаг не был выбит из седла, мы и сами могли высчитать. В этой захолустной районной больнице кадры до сих пор не задерживались, и Сонтаг явно не без помощи своих связей добился, что в прошлом году сюда перевели трех, а в этом году четырех молодых специалистов, к тому же не самых худших, потому что мы — три девушки — успешно начинали свою карьеру в Пеште, а Шани Грох — в Пече.
Старшая сестра подала кофе. Сонтаг пил без сахара. Аги вдруг осенило, что это — признак утонченности.
— Пожалуйста, сахар, коллега.
— Благодарю вас, мне тоже не надо.
Общность вкусов скреплена согласованностью улыбок. Ну и ну!
Давай, подружка, действуй. Только не надейся: я тоже ненадолго застряну в этом Витайоше.
Зашла речь о нашем распределении. Каждый высказал свои пожелания, куда бы ему хотелось попасть. Затем Сонтаг начал жаловаться. И врачей-де не хватает, и сестер маловато, и с местами туго. А тут еще сельхозкооператив имени Первого мая: годами некому взять над ним шефство, а министерство каждые две недели надоедает. Он надеется, что среди нас найдется желающий.
Ледяное молчание.
— Неужели нет желающих?
Желающих нет, а почему — прямо-таки непонятно. Ведь до чего было бы здорово тащиться туда после работы, три-четыре часа вести прием больных, а на ночь глядя добираться опять в городок… К тому же пришлось бы иметь дело с членами кооператива, у них социальная страховка, значит, за работу никаких сверхурочных… Но этот святоша взирает на нас так, словно мы должны откликнуться чуть ли не наперебой. Взгляд его, обойдя всех поочередно, остановился на моих губах, словно ожидая от моей помады «Макс Фэктор» благословенного «да».
Я молчала, да еще как! В таких случаях рот у меня становится узким, как шрам на месте бывшего сабельного удара.
Новая пауза, и новый сюрприз.
В министерстве каждому из нас посулили отдельную комнату в так называемом корпусе «С», где живут только врачи и сестры. Сейчас выяснилось, что это здание еще во время войны было уничтожено бомбой, и с жильем дело очень худо. Правда, Сонтаг вместе со старшей сестрой составили для нас список адресов, где мы можем снять комнату за свой счет, а одному из нас предложено занять кабинет, где прежде делали электрокардиограммы; это здесь же, в терапевтическом отделении, возле палаты номер два.
— Ну, так как? Комнатка, правда, небольшая, зато светлая и теплая…
Очередная ледяная пауза. Четыре лица, застывших безо всякого выражения. И все мы четверо думаем об одном и том же: жить в отделении — значит нести постоянное дежурство. «Выручи, золотко, ты ведь так и так торчишь в отделении…» Плюс шум из палат, общая уборная с больными, да плюс коллеги, которые на твоей постели станут осматривать своих приватных пациентов… Взгляд Сонтага после привычного кругового обзора опять остановился на мне.
— И доктор Орбан не согласится?
Ах ты моя прелесть! Пялишься на груди Аги, а от меня ждешь самопожертвования? Только ты не учел, что я по горло сыта добровольной жертвенностью. Все мое короткое существование — это сплошная цепь образцовых поступков вплоть до последнего моего примерного деяния, когда я добровольно вызвалась поехать в провинцию… Но на этом — точка! Как ни обаятелен ты, опальный профессор, на этот раз твои чары не сработают.
Гуськом мы направились к выходу. Сонтаг в дверях поочередно жал каждой из нас руку. Я была уже в коридоре, когда он окликнул меня вслед:
— Доктор Орбан! Можно вас на минутку?
Я вернулась. К чему бы это? Остальные заторопились, чтобы увести у меня из-под носа более или менее приличные адреса, — со мной вечно так бывает. Зато возможно, что интерес шефа с Аги переметнулся на меня: такое тоже случалось сплошь и рядом, но не столь быстро… Грудь Аги более ошеломительна; я впечатляю медленнее, но вернее. Меня нужно видеть много раз и в разной одежде — в свитере, полотняной блузке, в костюме и вечернем платье, чтобы наконец с большим трудом сложилось общее впечатление о моей фигуре, чего, в общем-то, я могу достичь вмиг, стоит мне раздеться… Ну, а так: минимум — три недели, максимум — шесть. Я была приятно возбуждена; еще бы, до сих пор я ни разу не одерживала победу нокаутом.
Не то чтобы она меня так уж интересовала эта победа: ведь я люблю Менелая Никоса Евангелидеса. Но тем не менее я, снова присаживаясь к столу, постаралась, чтобы с другой стороны письменного стола мои ноги предстали в наиболее эффектном ракурсе. Есть у меня на этот случай и подходящее выражение лица — медички без комплексов, которая не делала из любви бог весть какого события, но именно сию минуту и здесь, в заштатной районной больнице, решила положить конец собственной невоздержанности… Сонтаг остановился передо мной и испытующе уставился мне в лицо.
Знаю я этих стареющих сластолюбцев. Или жеманничают месяцами, или тотчас приступают к делу. Итак, возможны два варианта. Если он усядется на ручку моего кресла, то в силу вступает второй вариант, если же спросит: «Вы разрешите называть вас Илдико?» — то действует первый.
Однако я неверно рассчитала: не случилось ни первого, ни второго. Последовала такая фраза, в которой трижды было употреблено официальное слово «товарищ».
— Товарищ Гонда проинформировала меня, что вы, товарищ Орбан, единственная из всех вновь прибывших товарищей — член Союза молодежи.
Выходит, промашку дала. Я поспешно убрала с физиономии выражение неприступной святоши и нацепила другую маску. Ясное лицо, наивная, но доверчивая улыбка. Я тоже знаю, что к чему. У меня свои планы. У меня заветные мечты. Я хочу завладеть тобою, непредсказуемо дивная, сказочно прекрасная и неуловимо быстролетная, о, сладостная, сладостная жизнь! К тридцати годам, когда фигура у меня еще не успеет испортиться, я хочу стать адъюнктом, но не в Витайоше, а в Пеште, в больнице св. Яноша, где мой отец — такая мелкая сошка в отделе расчета зарплаты, что ему приходится делить письменный стол еще с одним бухгалтером.
