Успех этого фильма ориентировал Пуарье на документальный материал. В «Женевьеве» (1923), также экранизации Ламартина, он уже включил действующих лиц, «взятых из жизни», и заявил: «Искусства недостаточно. Нужна жизнь. В «Женевьеве» совсем не актеры, умеющие ловко гримироваться, изображают кружевницу, соседей, деревенских старейшин. Это и вправду кружевница, деревенские жители. Они не играют ролей. Они остаются самими собой — это гораздо лучше».

Пуарье сопровождал в Африку экспедицию, рекламу которой финансировал автопромышленник Ситроен, и привез оттуда хороший материал для своего «Черного плавания» («Croisiere noire», 1925) — путевых заметок туриста, пораженного живописностью, экзотикой, красотой лесов, архитектурой или «туземцами». Немного позже и с меньшими затратами молодой Марк Аллегре привез путевые заметки с прелестными африканскими набросками для «Путешествия в Конго», где он был спутником Андре Жида.

После успеха «Черного плавания» Пуарье в начале звукового кино решил снять на Мадагаскаре (с участием туземцев и одного профессионального актера-француза) фильм «Каин» (1930), который в прокате провалился. Документальный стиль оказал также влияние на его фильм «Верден — историческое видение» (1928), где Пуарье в монтаже очень широко использовал архивы, собранные во время войны Кинематографической службой армии. Это историческое воспроизведение знаменитой битвы 1916 года проповедует пацифизм в духе Бриана и франко-германское сближение, характерное тогда для французской внешней политики.

* * *

Анри Руссель, с которым связывал некоторые надежды Деллюк, ограничился одним фильмом, имевшим коммерческий успех, — «Императорские фиалки» (1923) — и затем посвятил себя историческим картинам, как, впрочем, и Раймон Бернар. Последний, экранизировав несколько хороших современных комедий — «Секрет Розетты Ламбер» (1920), «Треножник» (1922) и др., — специализировался на больших постановочных фильмах, которые оказались наибольшими удачами этого образованного и умелого режиссера. В 1924 году для постановки его фильма «Чудо волков», хроники царствования Людовика XI, пришлось собрать целую армию статистов под феодальными стенами Каркассона. Эта тщательно отделанная и эффектная постановка, самая значительная историческая картина 20-х годов (не считая «Наполеона»), где Дюллен играл Людовика XI, имела большой успех во Франции и за границей. Затем Раймон Бернар поставил «Игрока в шахматы» (1927), успех которого был менее значителен, «Тараканову» (1930), «Деревянные кресты» (1932) и, наконец, «Отверженных» (1934), добросовестную экранизацию романа. Его исторические картины шли успешно во многих странах в тот период, когда экспорт французских фильмов, как правило, не выходил за пределы Бельгии и Швейцарии.

Одним из лучших экранизаторов в то время считался Анри Фекур, современник Пуарье и Баронселли, дебютировавший перед войной как режиссер у Гомона, под началом Луи Фейада. Он был умным, тонким, культурным и бескорыстным режиссером. Его первые работы отметил Франсис Руанэ в «Синэ-мируар» (1 августа 1926 года):

«Анри Фекур музыкант, он был драматургом и журналистом… за год до начала войны решил попробовать свои силы в кино, но произошло это случайно, он не предвидел, что его обкидает. В то время кино поглощало большое количество сценариев; их писало множество литераторов и журналистов… Анри Фекур тоже написал несколько штук и отнес их Луи Фейаду, сразу оценившему их высокое качество; Фейад не только принял их, но однажды сказал автору: «Почему бы вам не попробовать поставить их самому?» Благодаря поддержке, помощи, советам Луи Фейада Анри Фекур становится режиссером и преуспевает. Его произведения с той поры отличаются своего рода гармоничной чувствительностью, характерной для всего его творчества. <…> После войны… Анри Фекур познакомился с Луи Нальпа. То была с первых шагов счастливая встреча, а шесть или семь лет спустя ей суждено было оказать значительное влияние на будущее французской кинематографии. С тех пор режиссер понемногу все больше вытесняет музыканта».

Таким образом, после войны он ставит свои самые крупные фильмы, придерживаясь правил многосерийного киноромана, — «Отверженные» (1925) и новую версию «Графа Монте-Кристо» (1929).

«Большие идеи, большие чувства, большие сюжеты в античном духе, но проникнутые романтическим жаром. В декорациях, построенных рукой мастера, действуют типажи, обрисованные с такой четкостью, что сразу как бы выходят из реальной жизни».

Обобщая таким образом творчество одного «крупного экранизатора литературы», Анри Фекур прекрасно выполняет намеченную себе программу. Его фильм стал одной из лучших экранизаций романа Виктора Гюго, а их с момента изобретения кино было десять. Для постановки этого фильма он обладал довольно значительным бюджетом (4,5 миллиона) и проявил немалый вкус и чувствительность, живое чутье красоты изображений и большую скромность (для утверждения своего имени, возможно, даже излишнюю). «Монте-Кристо» был хуже «Отверженных». Однако в нем Фекур широко и остроумно использовал приемы Шюфтана — его комбинированные съемки и макеты, в то время еще мало известные и редко применявшиеся, — они придавали роскошным декорациям русского художника Бориса Билинского поистине грандиозные размеры.

Истинное понимание декораций, желание усовершенствовать сюжет, а не отказываться от него — таковы сильные стороны этого очень добросовестного мастера немого кино, писавшего в 1926 году:

«Разница, существующая… между кино и живописью (искусством, застывшим во времени), состоит в том, что для художника изображение само по себе служит конечной целью, а для кинематографиста, напротив, изображения в их последовательности суть только способ проявить во времени дух людей или вещей. Следовательно, для него прежде всего душа — дух.

Но именно потому, что изображение — это материал, с помощью которого мы себя выражаем, а также передаем мысль, мы должны тем более отделывать его. Иначе это будет предательством.

Итак, на мой взгляд, в изображение следует вдохнуть жизнь (не стремясь, впрочем, поглотить все внимание, или ласкать взор, или завладеть умом с помощью живописных зрительных аналогий) и заставить его служить лишь выражению идей или чувств. Изображение должно обладать особой лаконичностью и быть порой незаметным… Парадокс, скажут мне. Нет! Концепция идеалиста» ^[97].

* * *

Во времена Деллюка французское кино, хотя и принимало некоторые указания из-за границы, отставая при этом от других кинематографий на всех иностранных рынках, все же оставалось национальным. После 1918 года во Франции организовалась особая иностранная колония из русских эмигрантов, с актерами Мозжухиным, Натальей Лисенко (его жена), Натальей Ковань-ко (жена Туржанского), Николаем Колиным, с режиссерами Александром Волковым, Вячеславом Туржанским, Яковом Протазановым (который вернулся в СССР в 1923 году), Владимиром Стрижевским, Владиславом Старевичем (специализировавшимся на кукольной мультипликации), промышленниками Ермольевым и Александром Каменкой, ставшим во главе фирмы «Альбатрос», когда Ермольев в 1922 году уехал работать в Берлин.

Эти эмигранты, арендуя студии и работая на собственные капиталы, начали производить на французской земле почти такие же фильмы, какие они выпускали в Москве или в Крыму. Русская группа принесла во Францию последние достижения российского предреволюционного кинематографа. С 1913 по 1917 год в замкнутой атмосфере разлагавшейся царской империи русская школа кино обратилась к поискам новой, изысканной формы, предвещавшей немецкий экспрессионизм и совпавшей с французским импрессионизмом. На последний она оказывает некоторое влияние благодаря постановкам Волкова («Таинственный дом» и «Кин»), Протазанова («Смысл смерти», 1921; «Тень греха», 1922, и, наконец, «Пылающий костер»), в которых Мозжухин был продюсером, сценаристом, режиссером и главным исполнителем.