— Кто это — мы? — удивился воин.

Тып-Ойжон задумался.

— Я и мой… кхм… брюл-брюл, — он впервые упомянул свою верховую клячу заодно с собой. В свете всплывших фактов требовалось как-то… кхм… соответствовать.

Однако брюл-брюл воспринял этот жест доброй воли под совершенно другим углом:

— Собственник. Эксплуататор, — брызгал он слюной, переступая на мозолистых пальцах. — Ты меня с собой не равняй, понял, да? Теперь на меня где сядешь — там и слезешь. Сам скотина.

Дол-Бярды сделал вид, что ничего этого не слышал.

— Видите ли… — сказал он.

— Ничего он не видит, — продолжал бесчинствовать брюл-брюл. — Я тебя кругами водил, кругами, он и на день перехода от города не уехал.

Подобной подлости Тып-Ойжон никак не ожидал. И от кого — от собственной верховой клячи.

— Ах ты, скоти… — раскрыл клюв мудрец, но тут же осознал всю глубину своего падения и пробормотал: — Прости.

Брюл-брюл озадаченно захлопнул рот. Он готов был к самой оголтелой дискриминации, и даже собирался мученически умереть, но услышать из клюва мучителя искренние извинения?..

— Вообще-то мы ехали прямо, — попытался вернуть разговор в прежнее русло воин. — Так что вполне возможно, что вы действительно бродили кругами.

— Правда? — тихо спросил Тып-Ойжон. Ему очень хотелось, чтобы эта скотина, эта говорящая кляча… да ему очень хотелось, чтобы этот брюл-брюл действительно в течение всего этого времени водил его кругами. И теперь, когда Дол-Бярды подтверждал наглые признания клячи, могло оказаться, что не все еще потеряно.

Эту иллюзию развеял Ботва. Он прокашлялся, шмыгнул двумя прорезями носа, втянул в себя сопли, сплюнул синеватую слизь и сказал:

— Вообще-то я полз по вашим следам.

Настала очередь удивляться воину:

— Мне казалось, что мы ехали прямо.

— А мы и ехали прямо. Этот отвратительный тип специально хромал, чтобы забирать чуть левее, но получалось у него как раз прямо. Балбес…

Теперь, когда оказалось, что все в этой компании хороши, обо всех недоразумениях можно было забыть.

— А теперь послушайте и прервите меня, если я не прав, — начал мудрец. — Достаточно быстрый брюл-брюл покидает город с мудрецом на горбу этап с четвертью назад. Вслед за ними спустя этап выползает пан-рухх, везущий на себе воина. Известно, что пан-рухх движется гораздо медленнее блюл-брюла, ага?

Все согласились — против фактов не попрешь.

— Значит, если рассуждать таким манером, пан-рухх догнать брюл-брюла не может, верно? Я знал, что вы со мной согласны. Но тем не менее Ботва догоняет нас всего за два дня, и из этого следует что?

— Пан-рухх быстрее брюл-брюла? — предположил Дол-Бярды.

— Нет, — ответил Тып-Ойжон. — Это значит, что мой эксперимент с пространством удался. К сожалению.

Сказать, что бежали они быстро, значило бы ничего не сказать. Для начала стоило заметить, что Старое Копыто время от времени преодолевал звуковой барьер, из-за чего вслед за ним раздавались громкие хлопки. Хлопки настолько пугали одноглазого скакуна, что он замирал, оглядывался, ужасался еще больше, и вновь набирал сверхзвуковую скорость. А Желторот не оглядывался, он едва поспевал за Старым Копытом, и выражение ужаса на морде неприятеля подхлестывало Желторота не меньше, чем видение глюка — Старое Копыто.

Со стороны это выглядело впечатляюще: равнина, по которой несутся двое, причем четвероногий оставляет за собой инверсионный след с ярко выраженным специфическим ароматом. Несутся-то они несутся, да только скорость почему-то ничего не решала. Пространство вокруг Радолбаев переливалось мыльным пузырем, создавая полную иллюзию движения, но на самом деле ни Желторот, ни Старое Копыто не сдвинулись с места ни на шаг. Правда, они этого не замечали, полагая, что стремительно удаляются от опасности.

О том, что сейчас происходило с Торчком, ни одному из неприятелей думать не хотелось.

А Торчок орал, стоя на месте. Он провожал взглядом удирающих Раздолбаев, потому что видение глюка немного утомило его и без того расшатанную нервную систему. Товарищи убегали молча и делово, Старое Копыто громко хлопал неизвестно чем: видимо, пытался оскорбить видение. Торчок, не прекращая орать, сделал попытку догнать товарищей, и каково было его удивление, когда он без труда очутился рядом с Желторотом. От неожиданности Торчок заорал еще громче, что заставило Старое Копыто ускориться, и Желторот умчался вслед за ним, а Торчку ничего не оставалось делать, как шагнуть следом. Эффект оказался тот же самый, разве что теперь Торчок кричал чуть тише. Совсем чуть-чуть. Разница почти не улавливалась. Даже Торчком.

Впредь действовать надо осторожнее, подумал Ыц-Тойбол. Увеличение сикараськи в размерах не было иллюзией, и окончательно он в этом убедился, когда, не пролетев и двух шагов, сикараська выросла так, что подсумок с шумом лопнул. Сикараська верещала всеми своими ртами, лоскуты от подсумка падали на нее сверху, словно листья.

— Как доставать-то будем? — спросил Гуй-Помойс.

— Патриарх ее знает.

Совершенно не понимая, что в данной ситуации можно предпринять, Ыц-Тойбол начал сматывать веревку. Та неожиданно натянулась, и Гуй-Помойс вскрикнул:

— Она ползет.

— Ну-ка, помоги, — велел Ыц-Тойбол, и они вдвоем затащили сикараську внутрь круга.

Поразительными оказались два факта. Во-первых, подсумок оказался цел. Во-вторых, в ресничках сикараськи запутались лоскуты порванного подсумка. Получалось, что подсумок порвался и не порвался одновременно. Ыц-Тойбол вновь бросил свой снаряд за границу круга, и история повторилась: сикараська выросла, подсумок лопнул, ходоки втянули тварь обратно и подсумок по прежнему остался целым. Непонятная тревога охватила Ыц-Тойбола, но в чем ее причина, понять он не мог.

— Ага, — хмыкнул он, схватив заволоченную в круг пленницу. — Это все-таки из-за тебя.

— Почему это из-за меня? — насупился Гуй-Помойс, сматывая веревку.

— Да не из-за тебя, а из-за этой сикараськи. Из-за нее мы здесь сидим. Вон, видишь, она спокойно через черту перелетает, а мы — не можем.

— Так может, возьмем ее на руки — и выйдем?

— А мы что делали? — рассердился Ыц-Тойбол. — Мы же вместе с ней и шли. Просто пока мы тяжелее нее, она тоже выйти не может. Мы будем всегда тяжелей нее, пока она рядом с нами. Так что надо забросить ее подальше.

— Ты ж сам говорил, что она нас сожрет, — сказал Гуй-Помойс.

— Ну… — протянул Ыц-Тойбол. — Может, и не сожрет.

Гуй-Помойс с недоверием посмотрел на товарища. До сей поры он не подводил, но что-то с этой сикараськой определенно нечисто.

— Может, просто съедим ее? — предложил он.

Подобную мысль Ыц-Тойбол не рассматривал, но предположил, что съесть они сикараську всегда успеют, а вот разобраться, что к чему, без этой твари будет весьма сложно. Стоило рискнуть и раскусить эту загадку до конца.

— Нет, — твердо ответил Ыц-Тойбол. — Будем выбрасывать. Бросать будешь ты.

— То есть как — удался? — спросил брюл-брюл. — Когда успел?

— Что за эксперимент? — поинтересовался воин.

— Я ведь говорил, — с досадой отмахнулся Тып-Ойжон. — Я пытался разрешить проблему перемещения в пространстве…

— Э… да… вы, кажется, сжигали звук? — Дол-Бярды со всем уважением воззрился на ученого спутника.

— Нет же, — вскричал мудрец-практик. — Все совсем не так. Я не экспериментирую со скоростью, это уже вчерашний день. Я решил, что нужно преобразовать пространство.

…Пространство, решил про себя Тып-Ойжон, это шар. Потому что направлено во все стороны. Хм, а под ногами? — задал он себе резонный контр-вопрос, и после сам же на него ответил: если выкопать яму — то и под ногами тоже. Задумавшись еще больше, Тып-Ойжон попытался найти еще какой-нибудь довод против выдвинутой гипотезы, но не придумал. Значит, решил он, я прав: пространство — это шар, и он вокруг.

Конечность пространства неоспорима, двинулась дальше научная мысль. Ой ли? — ехидно спросил себя мудрец. По большому счету — да, последовал ответ. Потому что я сейчас нахожусь в замкнутом пространстве комнаты, и оно имеет строго определенные границы. Этому нас и философы учат, и Патриархи: знай меру. Если мы измеряем пространство, значит, оно имеет меру, а что меру имеет, то меру и знает. Пространство меру имеет и знает, значит, я прав. На подобное умозаключение возразить было совсем невозможно, и та часть Тып-Ойжона, которая всегда сомневалась, промолчала.