– Неплохо, – вставил Фрэнки.

– В общем, эти парни, – продолжал Амато, – я пока там сидел, слышал базар, понимаешь: Марки опять развелся и явно это дело отмечал: пару бланкеток там позвал, чтоб сосали друг у друга, все, в общем, веселятся, а некоторые ребята – они бесятся, их-то не позвали. «Только друзья, никаких клиентов», – говорит. В общем, они на него наехали, а пятничная толпа там тоже была, так они про это и узнали. «Хорошие они клиенты, – говорит Марки, – а хороший клиент – все равно что первый кореш, я так считаю». И мне мысль пришла – в пятницу-то хвороста тут поболе бывает, чем в среду. Поэтому вопрос: когда брать будем? И я думаю – до сих пор думаю: лучше в среду. В пятницу там все другое. На неделе-то поспокойней, а в пятницу-субботу куча народу туда-сюда ходит, поебки там, то и сё, еще об этом, блядь, голова должна болеть: что там у кого-то вечеринка и прочее. И я думаю – не знаю, как бы так прикидываю, может, какие-то ребята с пятницы по средам туда не ходят, такие, которых злить не захочется. В среду-то я никого там не видал с рындой. По-моему, лучше.

– Как дербанить будем? – спросил Фрэнки.

– Треть, – ответил Амато. – Мне треть.

– Высоко берешь, Джон, – сказал Фрэнки.

– За такое – нет, – ответил Амато. – Я знаю, где мельница, и знаю, что это такое. Треть – нормально. Ты – мне все равно, что ты сделаешь. Можешь отморозка этого припрячь или еще кого за пятерку найми. Меня устраивает.

– Тот, кто туда пойдет, получит столько же, сколько я, – сказал Фрэнки.

– Сам решай, – сказал Амато.

– Ты-то не пойдешь, – сказал Фрэнки.

– Не-а, – ответил Амато. – Меня спалят, только я в дверях нарисуюсь. В этот вечер мне нужно быть как можно дальше оттуда, в какой-нибудь толпе – чем больше, чем лучше, чтобы они меня видели. Понимаешь – я потому-то, про тебя потому-то и подумал. Я могу только бризец дать. Сам и близко подойти не могу, а мне нужен чувак, которому можно доверять, кто не скажет мне, у них-де тридцатка, а на самом деле полсотни, и меня наебали, а проверить я никак. Я тут только должен все обмозговать. Мне надо двух ребят, которые все сделают, как я им скажу.

– Хорошо, – сказал Фрэнки. – Пойду. Как насчет Расселла?

– Как? – переспросил Амато.

– Я все равно думаю – вторым должен он быть, – сказал Фрэнки. – Ты с этим как, привык?

– Да мне что пнем об сову, – сказал Амато. – Хоть с Тарзаном иди в этих его плавках, блядь, в крапинку, если заставишь все сделать как надо, мне-то что? Я одного хочу – чтоб все сделали правильно. Главное – две вещи, так? Чтоб у чувака хватка была, а ты говоришь, у него она есть, и чтоб его мои падронес не знали.

– Вот же ж херь какая, – сказал Фрэнки. – Китаеза Танци меня знает, блин.

– Китаеза не в счет, – ответил Амато. – Китаеза в Льюисберге, и в Льюисберге он еще долго просидит. Он там мебель правительству клепает или еще что-то, да и вот прям сейчас Китаезой очень много народу недовольно. Считают, ему надо было от пятнадцати до двадцати в Атланте огрести, как всем остальным, что там были, а ему только пятак впаяли. Бля, да у него задок похлеще прочих, а ему всего пятерку, да еще на другую зону отправили – то есть, сам же чуешь, у ребят вопросы. Как так? Некоторое время они там терли, а Китаеза ведь даже не в самом Льюисберге. Его на делянке держат, стейками кормят, родню ему привозят, разговоры с ним разговаривают. Ну, кто-то говорит, это неправда. Не знаю. Только Китаезу уже больше никто не слушает. Я уже про это подумал.

– Ну, – сказал Фрэнки, – тогда я у Расселла спрошу. Но, по-моему, он никого не знает.

– За что он загремел? – спросил Амато.

– Да беспредел какой-то, по-моему, – ответил Фрэнки. – Знаешь ведь, как оно: захочет чувак рассказать – расскажет. Мне он не рассказывал. Но я так понимаю, они еще с одним парнем решили взять эту аптеку, понимаешь? Круглосуточную. А там парень из тех, за которым мумбы-юмбы вечно гоняются, у него с собой пушка, в общем – говно говном. Давай палить и все такое, когда они уже все взяли, и парняга, что был с Расселлом, – в общем, я не знаю. У них обоих стволы одинаковые, и, мне кажется, Расселл что сделал – он, наверно, пушками этими поменялся. Видит – мужика из аптеки подбили, но и того чувака, что с Расселлом был, вырубило. В общем, Расселл локш потянул, и все на жмура повесили – дескать, подговорил Расселла и все такое. А Расселл – лошок такой, согласился сам не понял на что, у него военное прошлое и все дела. Что вроде как ништяк. В общем, отделался гораздо легче, а мог бы по тяжелой загреметь.

– Ты уверен, что на дело он не обдолбается, – сказал Амато.

– Он ни на чем тяжелом не сидит, – ответил Фрэнки. – Сам же слышал. Он фишку рюхает. Соображает, что делает. Берется только за то, с чем справится.

– Лучше чтоб наверняка, – сказал Амато. – Ребята, которые аптеки берут, – им же не всегда одна капуста нужна. Иногда они болеют, им что-то еще надо, а по-другому этого не раздобыть никак. А надо. Такой чувак – он без этого не может, если не нароет себе, понимаешь?

– Послушай, – сказал Фрэнки, – Расселл на мотоциклах повернутый. Вот и все. Мы с ним когда только познакомились, первый месяц он только ныл и стонал, что надо это ебаное моточудовище продавать, у него «мюнх» был, знаешь, «мамонт» такой? И пришлось его продать, адвокату, блядь, заплатить. Если б там моцык был, то нет, Расселла я брать бы не стал. Он бы тогда с ходу охуел. А отрава? Ну да, он греется. И только. Но не заширенный.

– Потому что тут одно, – сказал Амато, – одно нам совсем низачем не нужно – чтобы кто-нибудь зашел туда и какой-нибудь беспредел устроил, свалил кого-нибудь. Тогда им придется заявлять, и в говне все будут по самые брови. Если даже Марки – Марки такое уже провернул. Он же еще раз тогда на такое пойдет, и так же осторожно, как в прошлый раз, – возьмет ребят, которые все правильно обтяпают. А эти ребята – его клиентура. Он их потрясти хочет, а не мочить. Чтоб они к нему вернулись – подумали хорошенько и забыли, что там было.

– Нормально он будет, – сказал Фрэнки.

– Твоими бы устами, – сказал Амато. – Ладно, вот еще что – пошустрей надо бы, а?

– Годится, – ответил Фрэнки. – Я если не почешусь, придется назад проситься – ломиться в ворота: «Пустите, я нихера не придумал, мне тут уже холодно».

– Потому что время не ждет, – сказал Амато. – Еще какой-нибудь баклан того и гляди то же самое придумает – и пиздец, плакали наши денежки.

– Страху нет, – ответил Фрэнки. – Я с голоду дохну, а ему скоро куда-то с собаками этими отваливать, и я же говорю – если поршнями шустрее не задвигаю, можно ручкой помахать. Что есть?

– Лайба, – сказал Амато. – У Конни есть пацаны, в основном флегоны, но один сообразит, что если он на улице, а дождь идет – надо в дом зайти. И я знаю, где годный «крайслер» стоит. Думаю, он его сможет закоротить так, что яйца останутся целы. И два тридцать восьмых – должно хватить. Лыжные шапочки или что-нибудь – ваши.

– На такую работу мне бы кочерыжку, – сказал Фрэнки. – Да побольше, чтоб сразу обосрались, только войдем.

– Срастим, – ответил Амато. – Возьмешь. Мне-то что. Только, блядь, не тормози, вот и все. Мы не одни на свете такие умные.

«300Ф» тихонько делал восемьдесят по трассе 128 на север.

– Отлично она выглядела, – говорил Расселл. – То есть, в натуре. Сиськи – во, а еблась, как последний раз в жизни. Тачка отличная, а? Как в своей спальне катаешься, но все равно колеса зашибись.

– Вот бы неплохо, – сказал Фрэнки, – очень мне этого хочется – чтоб такие машины еще продавались[6].

– Оставь эту себе, – сказал Расселл.

– Как раз то, что мне надо, – сказал Фрэнки. – Годная бригантина. Не, не выйдет – те, что есть сейчас, убиты до того, что покупать нет смысла. Блядь. Расскажи еще про нее.

– Хочешь, чтоб чердак снесло? – спросил Расселл. – Тебе, что ли, по-прежнему не перепадает?