– Вот видишь, с кем сейчас Эдик? – прошептала Таня. – Как бы я ни молодилась, как бы ни вела себя, будто мне все нипочем, а он – с молоденькими. – Прима снова отправила в рот кусок колбасы.

– Я не знала, что тебя это все еще волнует. У вас было что-то, но ведь давно… – честно сказала Груня.

– Мы просто мало с тобой общались. А зря! Но ты хорошая тетка, Груня!

– Спасибо.

– Не за что. Надеюсь, ты никому не расскажешь, что я до сих пор сохну по Эдику? Хотя… Может, меня только сейчас так вот пробило, а завтра я встану и не вспомню о нем! – гордо тряхнула актриса искусственной прической, и парик совсем потерял ориентацию у нее на голове.

– Я – могила! – заверила художница. – Только, насколько мне известно, ты сама от него ушла, и Эдуард сильно переживал. Ты была единственной женщиной, после ухода которой он переживал, а не вздохнул с облегчением, как обычно. Так говорили…

– Это так… Но я жила с ним год и все время боялась, когда он мне сделает ручкой. Я испугалась, дура, и решила опередить «прекрасный» момент расставания, – вновь пустила слезу Татьяна.

– Захотела бросить первой? – догадалась Аграфена. – Правда, дура. Так, может, вернуть все обратно?

– Издеваешься? Время упущено. Ты разве не видишь, что подрос второй состав? Зная Эдика, скажу: его можно взять молодым телом, а не задушевными беседами, уж точно.

– Не говори глупостей, Таня! Ты – это ты. Давай, выпьем? – неожиданно для себя предложила Груня. – За любовь? За надежду? За то, что не все еще, может, потеряно?

– Давай! – тряхнула опять головой Ветрова. – А ты не будь такой же дурой, как я. Учись на чужих ошибках.

– В смысле? – покачнулась Груша. – Тоже спать с Эдиком? Не хочу! Я того… тоже уже не попадаю в лунку… то есть в первый состав…

– Тьфу, дура! При чем тут этот бабник и мерзавец? Да чтоб он…

– Тише, тише! Ты же только что говорила, что любишь его.

– Ну, дала слабинку минутную, я же предупреждала, что все в одночасье может поменяться, а ты и обрадовалась! – Актриса поправила парик и вытерла потное, сальное лицо концом боа из театрального реквизита. – Я тебе говорю – мужика ищи. Сейчас самое время – впрыгивай в последний вагон, успеешь! А я вот в ягодках сорокапятилетних подзадержалась. И вряд ли уже найду своего «грибника» или «ягодника». Если только лешего, выжившего из ума и ничего не понимающего в современной жизни и гламуре. Никакого просвета в будущем! Ни детей, ни мужа, с главных ролей скоро снимут… И что я стану делать на старости лет одна? Сдадут меня в богадельню. Небось, даже в интернат для ветеранов сцены не возьмут – не заслужила.

– Таня, прекрати! Мы же выпили за то, что все будет хорошо!

– Все, молчу. За любовь! За нее, проклятую!

– Да когда же это сало, будь оно не ладно, закончится? Я себе палец, кажись, отрезал! Не хотите сальца с кровью? – заорал басом режиссер театра, он же его директор.

Молодые девчонки завизжали от ужаса, а Аграфена подавилась. Татьяна же кинулась к нему, сметая все на своем пути, с криком:

– Подожди, дорогой! Твоя путеводная звезда спешит к тебе на помощь!

«Эта звезда больше похожа на крейсер или даже на ледокол, – подумала Груня. – Наверняка вся ее помощь сейчас будет заключаться в том, что она перевяжет ему руку грязным, засаленным, в ошметках еды боа!»

Потом что-то было еще и за что-то еще… А затем Аграфена отрубилась и больше ничего не видела и не слышала. Было ей сначала хорошо, потом плохо. Все как всегда, ничего не менялось в этой жизни.

Аграфена была очень удивлена. Она почему-то думала всю свою сознательную жизнь, что даже если и есть на свете загробная жизнь и если существует душа, способная покинуть тело, то, возвращаясь в другое тело, она обязательно выбирает человеческое. То есть осуществляется этакое переселение душ из одного человеческого тела в другое. Отсюда и происходят не очень убеждающие разговоры о том, кто кем был в прошлой жизни. То, что она умерла и душа ее отделилась, Груня поняла сразу по дикой боли во всех частях своего тела, в голове в том числе. Видимо, отрывалась от тела с трудом.

«Что ж так больно? Должно было быть легче: туннель, свет и новая жизнь, без низменного и ненужного», – думала она, удивляясь, что вообще способна думать в такой ситуации. Но потом, по звуку копающей лопаты, поняла причины столь резкой боли. Оказывается, ее душа не отлетела в рай, подарив ей редкостные минуты блаженства, а сразу же переселилась в… репку. Вот в чем была обида! Почему-то не в человека, а в овощ, вонючий и жесткий. Да еще такой вредный, который нельзя вытащить из земли просто и надо его тянуть, тянуть… Груню-репку явно кто-то хотел вытянуть. И кричат, и стучат лопатами вокруг… И бабка за дедку, и внучка за дедку, а за того Жучка и кот…

«Когда же все закончится?! – ужасалась Груня. – Просто кошмар какой-то!»

– Позовите мышку, – сказала она, сама не узнав своего голоса, и открыла глаза.

Над ней склонилось лицо режиссера театра.

– Чего?

– Мышку позовите, и уже закончим с этим, – более уверенно произнесла Аграфена.

– Какую мышку?! Не дай бог, нам опять мышей под сцену! С таким трудом вывели! – непонимающе моргал глазами Колобов. – Может, Груша, ты проголодалась? Приготовить тебе что-нибудь поесть?

– Ой, меня сейчас вырвет…

– Так ты того, не стесняйся. Многих уже вывернуло. Зато легче станет, – посоветовал ей Эдуард Эрикович, вытирая платком потное лицо. – Я, если честно, испугался за тебя.

– За репку? – уточнила Груша.

– За тебя! – поправил директор-режиссер. – Вся бледно-зеленая такая, фактически не дышишь… Я даже струхнул. Немного отходил тебя по щекам, ты уж извини. Очень обрадовался, что жива, слегка порозовела даже. Или это фингалы будут? Может, и перестарался я с оплеухами-то… Ты, если что, прости.

Аграфена поморщилась и попыталась осмотреться.

– А где мы?

– Где и все, в театре. Вчера как начали праздновать, так вот и… – развел руками Эдуард Эрикович. – Ладно, я пойду дальше, проверю, не потеряли ли мы кого-то на радостях. Нам только работников морга сюда на всеобщее веселье не хватало! Ты давай, в себя приходи, и Таню растолкай.

– Чего сам не растолкал? – спросила Груня, которую от слова «растолкай» опять замутило.

– Она меня уже стукнула и совершенно нелитературно послала, – пожаловался Эдуард Эрикович и буквально пополз дальше.

Аграфена села и поняла, что хоть она и почувствовала себя репкой, но в положении находилась очень даже неплохом. Во-первых, она была одета, и сие наводило на мысль, что она таки осталась честной девушкой. Во-вторых, лежала на бархатных сиденьях кресел (их подлокотники были подняты) в зрительном зале, в отличие от многих людей, валявшихся прямо в проходе и между сиденьями. Рядом лежала Татьяна Ветрова с капустным листом на лице.

– Таня, – потрогала ее Груня.

– А? Нет!

– Что?

– Боже, как мы напились! Грунька, у меня проблемы.

– Сейчас у всего коллектива одни и те же проблемы, – успокоила ее Аграфена.

– Алкоголь паленый, наверное, был. У меня вон кожа от лица отслоилась, – пожаловалась Татьяна, трогая дрожащей рукой капустный лист. – А для актрисы потерять лицо – смерти подобно. Подходил Эдик, и я его послала. Наверное, еще не заметил… Что делать, а?

– Это капуста, а не кожа, – пояснила Аграфена, снимая лист с ее лица и еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться – любые сотрясения внутренних органов в ее нынешней ситуации были опасны.

– Правда? Точно, я же забыла, что вчера сама его и положила, чтобы отеков с утра не было, – обрадовалась актриса. – Прямо гора с плеч!

– Ну и погуляли…

– Так радость-то какая!

– Какая?

– Ты что, серьезно не помнишь? – Таня подняла на художницу воспаленные глаза.

– Не-а. Как с тобой говорили, помню, а дальше провал, – честно призналась Аграфена.

– Так ты самого главного не дождалась! Эдуард все в секрете держал, чтобы сюрпризом сшибить с ног. И ему удалось – два человека уехали на «Скорой» в больницу.