В самый разгар смотрин женихов на двор к Никифору Обадьину пришел царский постельничий Трифон Головин с ошеломляющим известием. Оказывается, царь Василий Шуйский давно положил глаз на Матрену Обадьину. Если родственники Матрены не будут против, то государь готов обвенчаться с нею уже этим летом.

От такого известия у Никифора Обадьина поначалу отвисла нижняя челюсть и на несколько мгновений он лишился дара речи. Придя в себя, Никифор Обадьин, то смеясь, то плача, заверил Трифона Головина, что воля государя для него священна, поэтому он сам готов доставить свою дочь во дворец пред светлые царские очи.

Собственно, при первом же визите царского постельничего в дом Никифора Обадьина все было решено и обговорено. Однако Трифону Головину пришлось наведаться в терем боярина Обадьина еще несколько раз, дабы обсудить и разрешить множество мелких вопросов и забот. Прежде всего Никифору Обадьину надлежало обдумать и принять условие Василия Шуйского, который был согласен сочетаться законным браком с Матреной Обадьиной лишь после того, как она родит от него сына.

«Василию Шуйскому позарез нужен наследник, ибо братья его к государственным делам совершенно непригодны, – напрямик заявил боярину Обадьину Трифон Головин. – Государь желает удостовериться, что Матрена не бесплодна, а посему ей надлежит в ближайшие дни перебраться во дворец, чтобы делить с ним ложе».

Никифор Обадьин без долгих колебаний согласился со всеми условиями Василия Шуйского.

Супруга Никифора Обадьина Алевтина Игнатьевна была столь же завистлива и тщеславна, как и он сам. Она ни минуты не колебалась в том, чтобы отказать всем прочим женихам-боярам и отдать дочь в жены Василию Шуйскому.

Придя в покои дочери, Алевтина Игнатьевна с сияющим лицом объявила Матрене:

– Радуйся, душенька моя! К тебе посватался сам государь! Не зря я молилась Богородице денно и нощно, видать, дошли до нее мои молитвы. Ты станешь царицей, милая моя! Будешь жить во дворце без печали и забот, в роскоши, в окружении множества слуг…

– Матушка, ты рехнулась, что ли?! – недовольно воскликнула Матрена, стремительно вскочив со стула и швырнув на пол покрывало, на котором она вышивала затейливый узор. – Государь уже глубокий старик! Не лягу я со стариком в постель. Лучше я повешусь!

Матрена с детских лет была до такой степени избалована родителями, что могла позволить себе любую грубость и бесцеремонность в общении с ними. Осознание того, что она неотразимо красива, делало Матрену излишне заносчивой и самонадеянной. За прошедший год перед Матреной прошло много самых разных женихов, добивающихся ее руки. Не все из этих женихов были знатны и богаты, но все они были молоды. Некоторые из них были просто писаные красавцы. Матрена млела в душе, представляя себя в объятиях прекрасного лицом и телом княжича или боярича. В Матрене зрело и копилось негодование против отца с матерью, которые раз за разом давали от ворот поворот всем приходящим женихам, ожидая для своей дочери какого-то сказочного принца. И вот наивыгоднейший жених наконец-то объявился! Им оказался сам государь!

Матрена была высокого роста и статного сложения, у нее были безупречно красивые черты лица и очень длинные белокурые волосы. Она металась по светлице в своем длинном голубом сарафане, подобная рассерженной фурии. Длинная толстая коса от стремительных движений и поворотов то хлестала Матрену по широким бедрам, то падала ей на грудь, то обвивалась вокруг ее гибкой талии.

– Низкий поклон и сердечная благодарность тебе от меня, матушка, – гневно молвила Матрена, не находя себе места от переполняющего ее раздражения. – Отличного женишка ты мне присмотрела, ничего не скажешь! Сколь дивных молодцев пред очами твоими прошло за целый-то год, а ты их будто и не разглядела вовсе. Зато старикашка Шуйский, седой и сморщенный, вмиг очаровал тебя!

– Так он же царь, доченька! – торопливо вставила Алевтина Игнатьевна. – Ей-богу, глупо такую возможность упускать! Через твое замужество с государем и все мы возвысимся. Отец твой думным боярином станет, брат твой в воеводы выйдет…

– А ты подумала о том, матушка, каково мне будет обнимать и целовать старика постылого! – выкрикнула Матрена прямо в лицо матери. – Каково мне будет чувствовать на себе старческие руки, которые станут прикасаться к моему нагому телу! Ужели для того я расцвела, чтобы согревать в постели холодные старческие кости Василия Шуйского!

– Шуйский не вечен, доченька, – пыталась вразумлять Матрену Алевтина Игнатьевна. – Сойдет он в могилу, и ты уже сама сможешь супруга себе выбрать из московской знати. Сможешь и иноземного королевича в мужья взять. Смекай, голубушка!

– У тебя токмо выгода на уме, матушка! – негодовала Матрена. – До моих чувств тебе и дела нету. Ты и батюшка хотите меня в жертву принести своей алчности и властолюбию! Судьбу мою под корень рубите и не сознаете этого!

Гневное возмущение сменилось в Матрене потоками слез. Убежав в свою уютную спаленку, Матрена упала на мягкую постель и забилась в рыданиях.

Пришлось Алевтине Игнатьевне звать на помощь мужа, чтобы с ним вдвоем уговорить Матрену смириться с высокой долей царской супруги.

«Пусть дочь наша проплачется, – сказал супруге Никифор Обадьин. – Пусть она свыкнется с мыслью, что иного выбора, кроме как стать женой государя, у нее нет. Ломать мы ее не станем, а согнуть согнем!»

Подключился к уговорам и старший брат Матрены Матвей Обадьин. Это был жадный до богатств и совершенно бесталанный детина двадцати четырех лет, лень и капризы которого были постоянной головной болью его отца и матери. Матвей, знавший слабые стороны характера сестры, стал напоминать ей о том, с каким надменным пренебрежением зачастую к ней относятся дочери родовитых московских бояр.

«Сестрица, ты красавица, каких поискать по всей Москве! – молвил Матрене Матвей. – Однако ж в дома бояр Голицыных, Сицких, Захарьиных, Трубецких и Шереметевых ты невхожа из-за своего худородства. На молебне в храме ты не можешь стоять рядом с имовитыми дочерьми боярскими, хотя те внешней прелестью не могут с тобой сравниться. Неужто тебя не коробит, сестрица, зазнайство имовитых боярышень, которые ходят в шелках и золоте, а на лицо страшнее смерти! Вот станешь царицей, тогда разом утрешь нос всем нашим соседям и недоброжелателям!»

Неизвестно, чьи уговоры подействовали на Матрену сильнее, но через три дня она согласилась поехать во дворец на смотрины.

Василий Шуйский произвел на Матрену отталкивающее впечатление. Хлопоты и тревоги, выпавшие на время царствования Шуйского, связанные с голодом, крестьянскими восстаниями и вторжением поляков, состарили государя. В свои шестьдесят пять лет Василий Шуйский выглядел на все семьдесят. От его былой бравой статности не осталось и следа. За последние годы Василий Шуйский сильно поседел и сгорбился, его все чаще донимали разные хвори и нервные припадки, отнимавшие много физических и душевных сил.

Прежде Василий Шуйский имел возможность видеть Матрену Обадьину только издали где-нибудь на Красной площади или в храме. Теперь же, увидев Матрену вблизи, одетую в роскошное длинное платье, с покрывалом на голове, Василий Шуйский пришел в полный восторг от ее неотразимой красоты. Будучи в хорошем настроении от встречи с красавицей Матреной, Василий Шуйский тут же назначил Никифора Обадьина думным боярином, а его сына Матвея назначил своим стремянным. Должность царского стремянного позволяла Матвею сопровождать Василия Шуйского во всех поездках, ближних и дальних, а также он имел право присутствовать на царских пирах и приемах иноземных послов.

Благодарные за такую милость Никифор Обадьин и его сын пали ниц перед восседающим на троне государем, после чего оба трепетно облобызали его руку, унизанную золотыми перстнями.

Такое раболепство Никифора Обадьина и его сына пришлось по душе Василию Шуйскому, который желал иметь побольше лично преданных ему людей в своем окружении.

Со времен Ивана Грозного и его отца Василия Третьего Боярская дума являлась главным совещательным органом при царе. Вместе с окончательным упразднением княжеских уделов все бывшие удельные князья волей-неволей были вынуждены поступать на службу к московскому государю. Сыновья и внуки еще недавно самостоятельных князей теперь теснились вокруг царского трона.