Бояре, их жены и дети, игумены и игуменьи, монахи и монахини, дружинники княжеские и боярские, вельможи из княжеской свиты и вся княжеская чадь столпились в боковых нефах, на хорах и в центральном нефе, между четырьмя массивными каменными столпами, на которых покоился огромный главный купол храма, расписанный изнутри звездами и крылатыми ангелами. Бледный свет холодного декабрьского солнца проливался в узкие окна каменного центрального барабана, образуя над головами множества людей некое подобие таинственного сияния, пронизанного сладковатым ароматом ладана.

Дружинники, монахи и боярские жены почтительно расступились, освободив узкий проход для княгини Марии Ивановны и ее сына. Площадка перед Царскими вратами была обнесена невысоким ограждением из витых медных прутьев. Доступ на эту площадку, где был установлен гроб с телом великой княгини, на время заупокойной литургии был воспрещен всем, кроме князя Дмитрия, который стоял у изголовья почившей матери, то и дело утирая слезы с глаз.

Имовитые бояре Вельяминовы, родные братья усопшей великой княгини, – их было четыре брата, – посторонились, не смея задержать княжича Владимира и его мать, видя их намерение занять место рядом с князем Дмитрием. Братьям Вельяминовым было ведомо, что князь Дмитрий еще два дня тому назад послал гонца в Серпухов, с той поры нетерпеливо ожидая приезда двоюродного братца и его матери.

– Прости, брате, что с опозданием прибыл я на твой зов, – негромко проговорил княжич Владимир, обнявшись с Дмитрием. – Гонец твой угодил в метель, поэтому заплутал малость. Лишь вчера в полдень добрался он до Серпухова со скорбной вестью.

Дмитрий молча кивал головой, давая понять Владимиру, что он с пониманием относится к этому непредвиденному обстоятельству, а потому не сердится на него.

Княгиня Мария Ивановна прижала к себе Дмитрия, не сдерживая своих рыданий.

Юный русоголовый послушник в длинной серой рясе из свиты митрополита протянул зажженные свечи княжичу Владимиру и его матери. Владимир взял свечу с печалью на челе, он выглядел уставшим после долгой езды верхом. Мария Ивановна роняла горькие слезы, которые градом катились по ее обветренным щекам, ее рука, принявшая тонкую свечку, заметно дрожала.

Между тем митрополит Алексей громко и нараспев читал Евангельские блаженства, чередуя их с краткими прошениями к Господу о милости к усопшей великой княгине. Толстую Библию держал перед митрополитом один из дьяконов, в то время как другой дьякон аккуратно переворачивал страницы.

После чтения Евангельских блаженств митрополит Алексей прочел чуть осипшим от долгого напряжения голосом особую молитву, именуемую Разрешительной. Смысл этой молитвы в том, что ею священник как бы освобождает умершего от бывших на нем запрещений и епитимий за грехи, в которых он успел раскаяться. Эту заключительную молитву владыка Алексей прочел, приблизившись к смертному одру усопшей великой княгини.

Едва митрополит умолк и отошел к иконостасу, как все присутствующие на заупокойном молебне стали гасить свечи и длинной-длинной чередой потянулись ко гробу для прощания с почившей великой княгиней.

В толпе знати слышались женские горестные вздохи и рыдания. Мужчины подавленно молчали. Лишь боярин Михайло Угрин обронил со скорбью в голосе: «Ах, горе, горе! И трех месяцев не минуло, как схоронил князь Дмитрий младшего брата. И вот, выпала Дмитрию еще более тяжкая стезя – родную мать погребать…»

На заупокойной трапезе по правую руку от Дмитрия восседали княжич Владимир и его мать, по левую руку от него сидела вдовствующая княгиня Мария Александровна, доводившаяся Дмитрию и Владимиру теткой. Когда в Москве княжил Симеон Гордый, тогда Мария Александровна считалась великой княгиней, так как она являлась его женой. Симеон Гордый умер одиннадцать лет тому назад во время чумного поветрия, пришедшего в Москву вместе с купеческими караванами из Пскова и Новгорода. Тогда же умер и младший брат Симеона, Андрей Иванович, отец княжича Владимира.

Для княгини Марии Александровны тот чумной год оказался вдвойне горек, поскольку она потеряла не только мужа, но и двоих малолетних сыновей. Симеон Гордый скончался, оставив жену беременной. Родив очередного сына, уже будучи вдовой, Мария Александровна пестовала и лелеяла этого ребенка, надеясь, что он со временем станет правителем, достойным славы своего грозного отца. Увы, надежды Марии Александровны рассыпались в прах, ибо последний отпрыск Симеона Гордого умер от болезни, не дожив и до трех лет.

Вокняжившийся в Москве Иван Красный, средний брат Симеона Гордого, оказывал вдовствующей Марии Александровне почет и уважение. По завещанию Симеона Гордого во владение Марии Александровны перешли города Можайск и Коломна, не считая тридцати сел, разбросанных по берегам Москвы-реки.

Схоронив своего последнего сына, Мария Александровна осталась одинокой горлицей на сухой ветке, у пустого гнезда. Она добровольно уступила Ивану Красному град Коломну и все села вокруг него. Когда скончался Иван Красный, то Марии Александровне пришлось отказаться и от Можайска в пользу своего племянника Дмитрия, ставшего великим московским князем. Мария Александровна пошла на это под давлением братьев Вельяминовых, старший из которых Василий Вельяминов и по сей день состоит тысяцким в Москве, то есть возглавляет городское ополчение, являясь правой рукой князя Дмитрия.

Мария Александровна происходила из тверского великокняжеского рода, ее отец, дядя и дед приняли в разные годы мученическую смерть в Орде. Соперничество между Москвой и Тверью за преобладающее главенство на Руси тянется много-много лет. Было время, когда Тверь была богаче и сильнее Москвы. Однако начиная с правления Ивана Калиты Москва заняла первенствующее положение среди русских княжеств. Иван Калита был хитер и изворотлив, он часто ездил в Орду, задабривая своей угодливостью и дарами хана Узбека. При Калите татары разорили только Тверь, но не тронули прочие русские города. После того ужасного погрома Тверь до сих пор не может оправиться, хотя прошло уже почти сорок лет. Давно отошли в мир иной Иван Калита и хан Узбек… Нет в живых уже и сыновей Узбековых. И сыновья Ивана Калиты тоже умерли один за другим. Прибрал злой рок и внуков Ивана Калиты, скосила их чума и моровая язва. Из всего мужского Калитина рода в живых оставались покуда четырнадцатилетний Дмитрий, сын Ивана Красного, и одиннадцатилетний Владимир, сын Андрея Ивановича.

В разгар тризны в гриднице появились трое дружинников, одетых по-дорожному, они привели коротконогого довольно тучного вельможу с черными волосами до плеч, с прямым благородным носом, с большими красивыми глазами, темными, как маслины. Вельможа был одет во фряжские одежды из добротного гентского сукна. На нем была черная куртка-котарди, напоминавшая рыцарскую «рубашку», надеваемую под доспехи. Рукава у этой куртки были лишь до локтя, причем их обшлага свисали почти до колен. Эти обшлага назывались «языками», поскольку изнутри они были красного цвета. Из-под куртки торчал нижний край замшевого жакета, к которому крепились завязками на бедрах облегающие штаны из мягкой шерстяной ткани. Такой жакет фряги и франки называют жипоном. На ногах у вельможи были подбитые мехом полусапоги с загнутыми голенищами и очень узким носком.

– Вот, княже, – один из гридней грубо толкнул в спину черноволосого коротышку, так что тот упал на колени, – мы настигли его на Коломенской дороге. Он едва не улизнул за Оку, в земли Рязанского княжества.

– Это было при нем, – добавил другой дружинник, положив на стол перед князем Дмитрием кинжал в ножнах, кожаный кошель с деньгами, образок с ликом Богородицы, две пары перчаток, круглое бронзовое зеркало на тонкой ручке и небольшой ларец из красного дерева.

Все это гридень вынул из холщового мешка.

Третий дружинник молча швырнул на пол рукавицы, парчовую круглую шапку с длинным белым пером и фиолетовую мантию с рукавами, подбитую беличьим мехом. Это все было снято с пленника в теремных сенях.