И я заплакал. Заплакал, кажется, впервые в жизни. Во взрослой жизни, во всяком случае. В детстве, конечно, случалось хныкать по пустякам.

Но, положа руку на сердце, разве я вправе был рассчитывать на что-то другое? Такая женщина, как Ольга, самим фактом своего существования заслуживает обеспеченной, беззаботной жизни, возможность которой я ей предоставить не мог.

И она поступила так, как и должна была поступить. Красиво и честно.

Прилетев 21 августа в Москву, я сразу же направился к Светлане Васильевне — покаяться в своем непрофессионализме в качестве сыщика и, конечно, вернуть гонорар, что совершенно справедливо предлагала сделать Ольга.

Я приехал к матери Максима Крайнова и едва узнал эту женщину — к моему изумлению, она, казалось, помолодела лет на пятнадцать и просто-таки светилась счастьем.

Женщина сразу же бросилась мне на шею:

— Игорек, дорогой! Мой сын, мой Максимка нашелся!

Вот это, блин, натюрморт! Какие, однако, фольтики жизнь выкидывает!

— И где же он? — спросил я, осторожно освобождаясь из объятий Светланы Васильевны.

— Не знаю, — последовало еще одно неожиданное сообщение.

— Как не знаете? Но вы же сказали, что Максим нашелся! Вы его сами-то видели?

— Да, — перешла она на заговорщицкий шепот. — Максимка пришел ночью и открыл дверь своим ключом. А я чутко спала и слышала: кто-то замок открывает. Но нисколько не испугалась, что это какие-то воры. Материнское сердце подсказало: сынок пришел!

— Ну и где же он пропадал?

— Максим скрывается, Игорек, от должников, — еще больше понизила голос Светлана Васильевна. — Он даже сказал, что если его найдут, то могут убить. Максим, к несчастью, у каких-то бандитов деньги занял. Поэтому он живет по чужим документам. А так у него все хорошо. Максим не хотел нам с Ольгой звонить — боялся, что ее и мой телефон прослушивается этими бандитами. Просил меня к ней зайти. Я приехала к Ольге на квартиру, а там живут совсем другие люди. И номер мобильного она, наверно, сменила. Я звонила, хотела договориться о встрече, но мужской голос сказал, что никакой Ольги он не знает. Я и тебе звонила, но тебя ни разу дома не было. Максим мне свой телефон оставил, но ты извини, Игорек, я тебе его дать не могу. Мой сын так и сказал: никому не давай этот телефон, даже моему лучшему другу.

— Ну что ж, я рад, что все в конце концов обошлось, — не слишком откровенно сказал я, поскольку было ясно: впереди у Максима нелегкая жизнь. — Главное, что ваш сын жив-здоров. Вот вам, кстати, ваши двести долларов. — Светлана Васильевна попыталась отказаться от них, но я все-таки всучил ей эти бабки. — А вы возьмете свое заявление из милиции?

— Я уже взяла.

— А как в милиции к этому отнеслись? Что вы им вообще сказали?

— То же, что и тебе. В милиции с пониманием подошли. Жив, мол, и слава богу.

Наступил уже вечер, и я попросился переночевать у Светланы Васильевны, поскольку у меня крыши над головой не имелось, а искать краткий ночлег было поздновато.

Ночью я ворочался с боку на бок, все никак не мог понять — раз Максим Крайнов жив, кому же тогда была выгодна смерть Цикли и Жунта? С какого следа меня на самом деле сбивали, ликвидируя этих братанов?

А еще у меня мелькнула злорадная мыслишка: Максим Крайнов жив и формально, и натурально — значит, он до сих пор состоит в официальном браке с Ольгой. И получается так, что она не сможет выйти замуж за своего, вероятно очень богатого, дружка.

Утром же я проснулся в депрессивном состоянии. Нет у меня теперь ни работы, ни жилья, ни денег, ни друзей, ни любимой женщины.

Да и вообще в своем нынешнем положении я нормально существовать не могу. Я — в розыске, и этим все сказано.

С другой стороны, никаких особых преступлений я не совершал. Разве что незаконно хранил да один раз продал оружие. Ну, мобильник чужой присвоил в экстренных обстоятельствах.

Нормальные сыскари должны во всем разобраться.

Поэтому я и решил сегодня, 22 августа, прийти в МУР и написать вот это чистосердечное признание, что и подтверждаю собственноручно.

Полковник Вячеслав Скрынников, заместитель начальника Московского уголовного розыска, подошел к своему служебному сейфу, раскрыл его и вытянул оттуда серую папочку со стандартной надписью Дело. Ничего более, даже номера, на этой папке написано не было.

Внутри нее находилось несколько десятков листов бумаги, испещренных одним и тем же почерком гелевой ручкой синего цвета. Это и было «чистосердечное признание» Игоря Брагина. Полковник перед сегодняшней встречей со своим подчиненным, лейтенантом Григорием Вольновым, вернувшимся вчерашним вечером из недельной служебной командировки, решил перечитать признательные показания Игоря Брагина еще раз, просто для того чтобы четче восстановить их в памяти.

Хотя на самом-то деле содержание этого документа он помнил достаточно хорошо — не каждый день имеешь дело с такими удивительными признаниями.

Неделю назад Игорь Брагин, высокий худощавый, но жилистый парень, был направлен в его, полковника Скрынникова, кабинет дежурным по управлению, как тот доложил, «для явки с повинной».

Брагин рассказал поразительную историю, которая, скорее, напоминала детективный триллер, чем те чистосердечные признания, с которыми полковник обычно и имел дело.

Но было совершенно ясно: в словах этого парня много правды, хотя бы потому, что они проливали свет сразу на несколько преступлений, по которым МУРу довелось вести расследование.

В первую очередь, полковник обратил внимание на описание обстоятельств, которые предшествовали взрыву джипа «Шевроле» 8 августа нынешнего года на Матвеевской улице. Брагин, по всей видимости, этого не знал, поскольку не имелось соответствующих публикаций в прессе, но криминалистическая экспертиза подтвердила его показания в той их части, где шла речь о кейсе, который он передал будущим жертвам — лицам, находившимся в подорванном позднее «Шевроле». Внутри этого бронированного кейса, который не так уж серьезно и пострадал, следов взрывчатки обнаружено не было.

Показания Брагина, по сути, совпадали и с подозрениями оперативно-следственной группы, что ликвидация боевиков Угрюмого совершили люди Вельтмана, но никаких серьезных улик для предъявления обвинения олигарху в организации заказного убийства до сих пор, к сожалению, не имелось.

Впрочем, и признания Брагина, хотя и проясняли картину преступления, не давали возможности засадить Германа Вельтмана за решетку: его адвокаты вполне могли квалифицировать их как наговор преступника, совершившего налет дачу олигарха и теперь пытающегося прямой ложью отвести от себя вину. И суд, если бы до него дошло дело, встал бы, конечно, на сторону Вельтмана, хотя бы исходя из презумпции невиновности.

Впрочем, если верить Игорю Брагину, исполнители убийства, Борис Мочалов и Амалия Вельтман, уже получили свое в полной мере. Да и потеря любимой дочери для Вельтмана пострашнее любого обвинительного приговора. Так что, если следствие по делу об убийстве четырех человек на Матвеевской улице и придется, как принято формулировать, «приостановить» (в сущности, прикрыть), полковник Скрынников хотя бы получит моральное удовлетворение — ведь справедливость все же восторжествовала.

Убийство Амалии Вельтман поначалу тоже пришлось расследовать МУРу вместе со столичной прокуратурой, поскольку оно было совершено на территории Москвы. Но это преступление оказалось неразрывно связано с налетом на дачу Германа Вельтмана, которым занимались ГУВД и прокуратура Московской области. В конце концов оба дела объединили в одно, и оно перешло в Генеральную прокуратуру. Так что, слава богу, теперь именно это ведомство с ним и мучается.

Расстрелы Цикли (Михаила Циклера) и Жунта (Георгия Жунтова) тоже были описаны заявителем как будто бы адекватно и не расходились с показаниями свидетелей и имеющимися у МУРа материалами по этим делам. Стало понятно, и почему Брагин так быстро исчез с места убийства Цикли, не дождавшись прибытия опергруппы для дачи показаний — он скрывался от органов правосудия, которые, мол, считают, что это он подорвал джип «Шевроле». Неясным оставалось, впрочем, самое главное — кто и за что убил этих двух бандитов. Впрочем, у МУРа таких нераскрытых дел — немереное количество.