– Тебе бы надо встретиться с моей племянницей, – сказала миссис Диас. – Ее муж тоже там.

– Правда?

– Ты не волнуешься за него? Если бы мой муж был там, я бы волновалась.

– Волнуюсь, – сказала Мардж. – Но ему всегда везет. Миссис Диас поморщилась:

– Не следует так говорить. Но, наверно, он там много увидит такого, о чем можно написать.

– Наверно.

– Ты говорила, он пишет книгу о войне?

– Да, хочет написать. Книгу, или пьесу, или еще что. Поэтому и поехал туда.

– Нет, ну разве это не безумие? – вздохнула миссис Диас. – Ты меня извини, но это ведь безумие, когда можно оставаться здесь. Тут полно такого, о чем стоит писать.

– Да, он странный парень, – сказала Мардж.

Когда миссис Диас ушла, Мардж вернулась в комнату Джейни и постояла, прислушиваясь к дыханию ребенка. Потом села в гостиной перед телевизором, но включать его не стала.

Закурила сигарету и набрала номер отца в Атертоне.

К телефону подошла подружка отца, Франсес – Франсес с силиконовыми титьками.

– Шестьдесят девяносто девять, – ответила Франсес. – И вообще, уже три утра.

Мардж знала, что они еще на ногах, знала и то, что отец взял параллельную трубку.

– Здравствуй, Франсес, здравствуй, Элмер!

– Привет! – ответила Франсес и положила трубку.

– У тебя все в порядке? – справился Элмер Бендер.

Мардж положила в рот еще таблетку и запила ее кофе.

– Я только что проглотила таблетку, – сказала она отцу.

– Как замечательно!

Она ждала, что он скажет еще, и секунду спустя он спросил:

– Хочешь покончить с собой?

– Нет. Просто мне все осточертело. Я с ума схожу.

– Приходи завтра. Хочу, чтобы ты рассказала о Нью-Йорке.

– Ты ради этого звонил мне?

– Я хотел узнать, как ты. Почему не сходишь к Лернеру, если с тобой такое творится?

– Лернер, – фыркнула Мардж, – дряхлая венская задница. Да еще развратник.

– Зато хотя бы не торчок, – изрек Элмер Бендер.

– Я загляну к тебе. Если не завтра, то на днях.

– Тот парень из Санта-Росы все еще шантажирует тебя?

– Нет, – ответила Мардж. – Он уехал.

– Расскажи мне о твоей ситуации.

– Как я могу рассказывать? Твой телефон прослушивается.

– Конечно, – сказал Элмер, – и что с того?

– Я потеряла всякий интерес к сексу. Секс – это просто сборище «бродяг», которые дрочат, сунув руку в карман брюк.

Элмер Бендер помолчал. В одном разговоре с ним Мардж обнаружила, что он в ужасе от лесбийской любви и боится, как бы она не стала спать с женщинами. Похоже, ее мать грешила этим.

– Не думаешь, что Джону пора бы вернуться?

– Это будет странно, – сказала Мардж. – По-настоящему странно.

– Я думаю, авантюра слишком затянулась. Ты понимаешь, что было безумием начинать ее? И что хорошего получилось?

У Мардж было такое чувство, что она тонет в кресле. Буквально растворяется в синей обивке. Левой рукой прижимая трубку к уху, она, растопырив пальцы, вытянула правую к окну, выходящему на улицу. Это было приятно. Отсюда, из кресла, окно казалось Огромным Миром.

– Как насчет огромного мира? – спросила она отца.

Элмер вздохнул:

– Марджи, детка, ложись-ка спать. И обязательно приходи завтра.

За окном поднялся ветер, он свистел сквозь гнилую раму и незамазанные стекла. Мардж сидела лицом к окну, слушая шум ветра, пока он не затих и не наступила тишина. В ушах еще звучал голос отца, и казалось, что и сам он присутствует в комнате некой своей нематериальной сущностью – сухой, раздражающей, занудливо-рассудительной. В глаза бил свет, словно отблеск его очков без оправы.

– Будешь лапшу на уши вешать? – сказала она ему.

Она сидела в кресле, окруженная бесконечностью безмолвного времени. В его сердцевине, внутри ее, росло ощущение праведного блаженства. Внешний мир представлялся нескончаемой чередой комнат, сообщающихся между собой окнами, и она чувствовала отчетливую уверенность, что в нем нет ничего, чего она не смогла бы преодолеть, к собственному удовлетворению.

Даже если дома никого, кроме нее, не было, Мардж никогда так долго не сидела на одном месте. С улицы донесся какой-то шум, и, хотя она не поняла, что это такое, Мардж воспользовалась им как опорой и заставила себя встать. Приняв вертикальное положение, она почувствовала слабость, но не испугалась. Только в детстве она испытывала такое блаженное чувство, как сейчас, при мысли об их затее с герычем, который уже плывет через океан. На дилаудиде она ощущала с этим грузом неиллюзорную общность.

– Нормально, – сказала она.

Действительно, она была в норме.

Увидев себя в зеркале, она весело прыснула в ладонь. Осторожно приблизилась к своему отражению и величественно повернулась перед зеркалом. Вгляделась в свои глаза и увидела, что зрачки у нее сузились, а серая радужка казалась огромной.

Дикий взгляд. Дилаудид. Хвала дилаудиду!

– Сегодня нам не страшно, – сказала она. Старая песня[33].

Мы против них, подумала она. Я против них. Быстро разгоравшееся ощущение, очень похожее на сексуальное желание, сорвало ее с места, закружило по комнатам, и перед ее взором мелькали пальцы «бродяг», трудившиеся над своей влажно-вялой эрекцией в заплесневелых недрах штанов, как арахниды на трухлявых бревнах.

Она судорожно засмеялась.

На складном столике из мамонтова дерева лежало его письмо, но она не стала читать. Он должен быть сейчас в Сайгоне, за двенадцать часов отсюда – наверняка так или иначе живой, наверно перепуганный.

Вспоминая о нем, она часто думала, какой бы найти способ примерно наказать его за то, что он там без нее или вместо нее. Но теперь она чувствовала, что больше на него не злится.

Она вплотную подошла к зеркалу и снова посмотрела себе в глаза.

Тусклые.

Почувствовав, что ее клонит назад, она повернулась и села на краешек стола, на котором лежало письмо; теперь она видела себя в профиль – тело оперлось на попку, которую так хотелось увидеть тому последнему «бродяге» в очереди.

– Твоя задница под ударом, – вслух сказала себе Мардж.

А еще ей показалось, что вид у нее беззащитный.

Ошарашенный. Дилаудидный.

Она выпрямилась и прошла по комнате, выключая лампы. Когда в комнате стало темно, стал различим отблеск уличного света. Ветер как будто стих, и, подойдя к окну, она увидела туман, накрывший улицу, и фонари в радужных ореолах. Очень красиво.

В спальне, проходя мимо кроватки Джейни, она услышала, как беспокойно дышит ребенок. Беззащитно.

Поделом мне, подумала она.

Она подоткнула девочке одеяла и с удовольствием разделась. Лежа в постели, она подумала о нем без всякой злости. Мы против них – так было бы лучше всего.

А как закрыла глаза, очутилась в прекрасном мире – бескрайнем море, в бездонных глубинах которого могла легко и свободно дышать и плавать. Она представляла себе, что слышит голоса, и те голоса, возможно, принадлежали существам, подобным ей.

Переход через Тихий океан был одно удовольствие, если бы еще не агенты на борту. Мягкий пассат и звездные ночи. По утрам у Хикса было время для зарядки на полетной палубе, пока остывал его завтрак: горячие рогалики и кукурузные оладьи.

Когда пришвартовались в Субике и получившие увольнение отправились на берег, к огням Олонгапо, Хикс остался на корабле, чтобы понаблюдать за агентами. Их было трое или четверо, маскирующихся под хиппи; они угощали всех травкой, хихикали и обшаривали ряды поврежденных самолетов в поисках тайников с наркотиками.

Свой тайник Хикс поначалу устроил в искореженном хвосте вертолета «си-спрайт», но через день перепрятал товар, засунув его в рундук под старые расползающиеся флаги. Когда корабль покинул Субик, он снова поменял место, положив пакет в чехол для флага, а чехол спрятал в мешок с мукой, пометив его и отодвинув чуть в сторону. Вместе с пакетом он спрятал еще два бинокля, которые украл во время перехода в Штаты, и – в качестве сувенира – церковный вымпел, который поднимается во время воскресной службы.