Они направились прямиком к кассе, где находилась Мардж.

– Салют, ребята! – откликнулся Холи-о.

Мардж открыла дверь своей будки; ребята стояли рядом, оглядывая улицу. Иногда бывало, что им не нравился кто-то из прохожих, вызывал у них тревогу. Если подозрительного вида человек был белый, ребята называли его стояком, если чернокожий – то ерзилой. Обитатели Третьей улицы и зрительская публика были у них бродягами или ворюгами. Мардж никогда не могла понять, кем именно.

– Салют, подружка! – Это был тот, что в фуражке и с сумкой.

Мардж вынула кассу и заперла аппарат.

– Привет, – ответила она.

Про себя она называла его Шапка. Как-то, вконец измученная, она так и ответила ему: «Привет, Шапка!» Она была в таком состоянии в тот вечер, что обсчитала себя, вместо того чтобы обсчитать «бродяг». Или «ворюг».

Тогда Шапка только взглянул на нее. «О, – сказал он, – тебе нравится моя фуражка?»

Она вошла за Холи-о и ребятами в темный кинотеатр, и все направились в кабинет Холи-о, чтобы отпереть Ровену и забрать выручку от лотка со сластями. Холи-о держал Ровену с ее выручкой в своем кабинете, пока не приедут ребята-инкассаторы. Раньше, еще с год назад, он на время последнего сеанса запирал конфетную кассу в дамском туалете, но потом в «Одеон» повадились ходить и женщины – такие уж настали времена, – и туалет приходилось открывать.

Ровена, поставив на пол у ног свой ящик с выручкой, куталась в зеленое пончо, словно ей было холодно. В кабинете Холи-о было вовсе не холодно, зато сильно пахло марихуаной, которую курила Ровена.

– Салют, подружка! – поздоровался Шапка с Ровеной.

Ровена, покусывая нижнюю губу, невидяще смотрела сквозь квадратные очки.

– Салют, – ответила она, очнувшись. – Салют, Шапка!

Ровена была настоящая бестолочь, и, конечно, Мардж рассказала ей о том своем конфузе. И сейчас покачала головой: дуреха Ровена.

Они высыпали дневную выручку на стол Холи-о, и второй инкассатор принялся подсчитывать ее.

– Что за дела? – спросил Шапка Холи-о. – Всем так нравится моя фуражка?

Холи-о неодобрительно покачал головой. Шапка собрал деньги в свою сумку.

– Это просто фуражка, – сказал он. – Моя фуражка.

– Точно, – весело сказала Ровена.

Шапка посмотрел на Холи-о, моргнул и перевел взгляд на нее. Улыбающаяся Ровена отвернулась от озадаченного Шапки, взглянула на сурового Холи-о и вновь на Шапку.

– Точно? – переспросил Шапка. – Что – точно? Что ты имеешь в виду?

– Да ничего такого, – ответила Ровена. – Просто что это точно твоя фуражка. – Ее улыбка стала еще шире, но уже не такой веселой. – И больше ничего.

– Точно, – пропел фальцетом Шапка, вынося сумку из кабинета.

Напарник последовал за ним. «Точно!» – подмигнул он Ровене.

– Счастливо, ребята, – попрощался с ними Холи-о.

– Счастливо, Холи-о.

Холи-о был недоволен.

– Ты что, – накинулся он на Ровену, – дура? Совсем ничего не соображаешь? – Он замахал руками, разгоняя запах марихуаны. – Посмотри, что ты делаешь.

– Это просто дым, – оправдывалась Ровена.

– Смотри, можешь вылететь с работы, – предупредил ее Холи-о.

Последние минуты фильма Мардж и Ровена простояли за последним рядом кресел. На экране длинноволосые молодые люди дымили травкой и занимались оральным сексом между затяжками. Публика на последнем сеансе вела себя спокойно, не шумела, слышно было только хриплое, прерывистое дыхание да шорох одежды. Когда зажегся свет, Мардж с Ровеной отступили к двери кабинета Холи-о; «бродяги» толпились в среднем проходе, и близкое присутствие молодых женщин иногда их нервировало. Холи-о наблюдал за выходящими зрителями – дубинка торчала из его нагрудного кармана, как сигара.

Когда зал опустел, Холи-о проверил дамский туалет, не укрылся ли там кто-нибудь, и Мардж с Ровеной заперлись в нем. Ровена пошла в кабинку и закурила самокрутку.

– Большинство из них – китайцы, – сказала она Мардж. – Ты заметила?

При упоминании национальности из тьмы руин, оставшихся от прогрессивных убеждений Мардж, прозвучал смутный сигнал опасности.

– Конечно, – ответила она. – Китайцев секс интересует так же, как всех.

Ровена задумчиво протянула самокрутку Мардж.

– Думаю, китайцы смотрят на это иначе. Думаю, для них важна красота тела, эстетика.

– А я думаю, они дрочат.

– Они могут заниматься и тем и тем, – не отступала Ровена. – Я имею в виду – почему красоте обязательно быть платонической? Это чисто западный завис. Иудеохристианская традиция, которой у них нет. Понимаешь?

Мардж копалась в своей черной, из кожзаменителя сумке, которую оставляла в запертом кабинете Холи-о с Ровеной.

– Ты права, – не стала она спорить. – Иудеохристианская.

– Точно, – сказала Ровена. – В которой секс – это что-то унизительное.

– Помню, у меня в сумке была пачка сигарет, – сказала Мардж. – Абсолютно уверена, что была.

– О черт! – всполошилась Ровена и вернула Мардж ее сигареты.

– В следующий раз проси разрешения, – сказала Мардж. – Пожалуйста.

Она достала из сумки расческу и причесалась перед зеркалом. Хотя ей было всего тридцать, кое-где в ее темных волосах уже проглядывали седые нити. Это красиво, подумала она.

– Может случиться, – сказала она Ровене, – что тебе нужны будут деньги и захочется взять из выручки. Советую, не делай этого, не бери даже гроша. Потому что, если возьмешь хотя бы раз, эти люди заставят тебя горько пожалеть.

Ровена в замешательстве посмотрела на Мардж.

– Из-за какой-то сигаретки, которую я у тебя одолжила… – вздохнула Ровена. – До чего люди озлоблены. Просто непостижимо.

– Запомни, что я тебе сказала, – отрезала Мардж.

Выйдя из дамской комнаты, они увидели Холи-о и Стэнли-киномеханика, обходящих ряды кресел с осмотром, не оставил ли кто из зрителей каких-нибудь вещей. Стэнли обходил левую половину зала, Холи-о – правую. Холи-о открыл свою вечернюю пинту «Христианских братьев» и, держа бутылку бренди за горлышко, внимательно обследовал ветхий ковер. Иногда он даже становился на четвереньки. Он всегда осматривал все очень тщательно и ничего не пропускал: на прошлой неделе он нашел два бумажника, в которых была некоторая сумма денег, и пару странных черных перчаток. Стэнли-киномеханик никогда ничего не находил, и Мардж чувствовала, что он с радостью оставил бы всю возможную добычу Холи-о. Но Холи-о заставлял его обшаривать зал. Мардж было слышно, как Стэнли ворчит, что, мол, на полу ничего нет, кроме крышек от бутылок да пятен спермы.

– Так он еще и пьет? – шепотом спросила Ровена, вместе с Мардж наблюдая за ползающим по полу Холи-о. – Я думала, он больше по другим делам.

Мардж пожала плечами:

– Старая гвардия. Им все нипочем.

В этот вечер Холи-о не нашел ничего стоящего. Он проводил Стэнли до двери, постоял на пороге, беспокойно оглядывая улицу. Он опасался нападения индейцев.

Вот уже несколько недель, как в городах на побережье происходили стычки между индейцами и самоанцами, и Холи-о боялся, что в один прекрасный вечер индейцы поймают его, когда он будет возвращаться в гостиницу. Поэтому он предпочитал не ходить мимо бара «Третья база» и дожидался, пока за ним не приедут двое самоанцев, которые работали сторожами в «Энкаунтере».

Холи-о ждал самоанцев, Ровена – своего ухажера, и Мардж чувствовала, что тоже чего-то ждет. Они сидели в кабинете Холи-о под вырезанными из «Нешнл джиогрэфик» пейзажами американской части Самоа и фотографиями Холи-о в форме береговой охраны. Над дверью Холи-о прикрепил моментальный снимок жизнерадостной рыжеволосой женщины, постриженной под Элвиса Пресли, – это была фотография мисс Дауд, до прошлого года кассирши «Одеона». Какой-то помешанный «бродяга» убил мисс Дауд прямо в ее будке, и ее фото пугало и притягивало Ровену.

– Мне бы хотелось вообще не знать об этом, – сказала она Мардж и Холи-о.

Холи-о прикрыл глаза.

– А ты не думай об этом.

Но Ровена продолжала косить глазом на портрет цветущей мисс Дауд.