Дразнят друг друга:
Витька баню топит,
Ситом воду носит.
Решето-то розно,
Он принес, — порозно!*
Хуже всего тюки отвивать. Тюк — часть яруса океанской рыболовной снасти. В тюке четыреста метров длины. Тридцать связанных тюков составляют ярус, который и опускается в океан. После лова ярус опять развивается на тюки. Тут много дела и зуйкам. Тысячи лёсок — форшней, тысячи крючков надо распутать. Руки ветром да морским рассолом ест, крючья остры, снасти мокры, скользки, ярусу конца нет. Сосчитай-ка, сколь долог ярус, если в ярусе тридцать тюков, а в тюке четыреста метров…
Отдыхают зуйки в дни океанского шторма. Суда вытащены на берег, взрослые спят или, бывало, выпивают, беседы собирают, песни поют, а зуйки в бабки, в городки играют, гуляют. Без песен тоже не живут. Много у зуйков забавных припевок:
Я вставал поутру-ввечеру,
На босу ногу топор надевал,
Топорищем подпоясывался.
Не путем, не дорогой шел —
Возле лыка гору драл.
Увидал на утке озеро,
Топором в нее шиб — не дошиб;
Другой раз шиб — перешиб.
В третий раз попал, да мимо!
Утка всколыбалась, озеро улетело.
А то запоет кто-нибудь один:
Небылица в лицах, небывальщина.
Небывальщина, неслыхальщина.
По поднебесью сер медведь летит.
Он ушками, ланками помахивает,
Он черным хвостом принаправливает.
И все дружно подхватывают припев:
Небылица в лицах, небывальщина,
Небывальщина, неслыхальщина.
А с горы корова на лыжах катится,
Ноги росширя, глаза выпуча.
Небылица в лицах, небывальщина.
Небывальщина, неслыхальщина.
На дубу свинья гнездо свила.
Гнездо свила, деток вывела.
Небылица в лицах, небывальщина.
Небывальщина, нсслыхальщина.
Малы деточки поросяточки
По сучкам сидят, по верхам глядят.
По верхам глядят, улететь хотят.
Небылица в лицах, небывальщина,
Небывальщина, неслыхальщина.
Таракан гулял сорок лет за печью,
Вдруг да выгулял он на белый свет.
Небылица в лицах, небывальщина,
Небывальщина, неслыхальщина.
Увидал таракан в лохани воду:
— А не то ли, братцы, море синее?
Небылица в лицах, небывальщина,
Небывальщина, неслыхальщина.
Увидал таракан, из чашки ложками хлебают:
— А не то ли, братцы, корабли бегут?
Корабли бегут, на них гребцы гребут?
Небылица в лицах, небывальщина,
Небывальщина, неслыхальщина…
Мужики-поморы в свободный час тоже запоют. Выйдет к океану человек сорок эких бородачей, повалятся на утес, заложат руки за голову и подымут на голоса песню богатырскую. А седой океан будто пуще загремит, затрубит, подпевать человеку примется. Кто это слыхал да видал, не забудет:
Ох, да во синем-то да во широком-то раздольице,
Ох, да подымалася погодушка немилостива.
А и плыли туры по синю морю,
Ох, да выходили туры на белы пески.
Ох, да им навстречу турица златорогая:
«Уж вы здравствуйте, туры,
Где вы были, что вы видели?» —
«А мы видели диво-дивное:
Не грозна туча затучилась
И не вихри в поле солеталися,
Ох, да подымался Батый с Золотой Ордой
И со всею своею силою несметною…»
На мурманских пахтах — утесах — гнездятся тысячи тысяч птиц: гагар, чаек. У зуйков особый промысел и статья дохода — собирать гагачий пух. Весной гагара сядет на каменный карниз, нащиплет у себя с груди пуху и в пух снесет яйца. Этот пух можно взять, гагара второй раз гнездо пухом своим выстелит. И второй пух можно собрать, гагара в третий раз нащиплет пуху. Этот пух нельзя тронуть: птица бросит все и навеки отсюда улетит.
Дома гагачий пух матери выпрядут на самопрялках и навяжут теплых платков, рубашек, колпачков, рукавиц.
Кроме пуху, собирают зуйки гагачьи яйца, большие, красивые, бледно-зеленые с крапинками. На вкус рыбой припахивают, не все любят.
И яйца брать, и пух собирать — промысел опасный. Скалы над океаном, как стены, стоят неприступны. Гнезда на узеньких карнизах, над глубокой пропастью, где кипит прибой. Как мухи по стене, ползают мальчуганы по утесам, через плечо мешок для пуху. И тут у гагар и чаек крику, стону, воплю — шума волн морских не слышно.
А дни — день за днем в работе, — как гуси, пролетают. Осень придет с темными ночами, холодными ветрами, и Мурман начнет пустеть. Летние гости — поморы поплывут на парусниках по домам.
Домой едучи, в праздную минуту удивляют зуйки кто как может. Вот что творят: на верхушке мачты есть шарик — клотик. Назначают состязание: кто повернется на клотике, тому приз. Ловкий парнишка доберется до верхушки, ляжет там животом на шпиль, раскинув для равновесия руки, ноги, и вскружится в такой вершине, на полном ходу корабля, при качке. Внизу, на палубе, героя ждет награда: баранка или копеечная конфетка. Иногда калач повесят на конец реи (пере-кладина у мачты), и зуйки один перед другим ползут по качающейся рее, добывают эту награду. Такие вырастут, ничего потом не боятся.
Множество поморов заезжало в Архангельск на сентябрьскую ярмарку. У города столько бывало кораблей, что волы не видно. Зуйки гуляют по архангельским улицам нарядные, в узорных вязаных рубахах или в синих матросках с шейными платками.
Якипажецка рубашка,
Норвецкой вороток;
Окол шеечки платок,
Словно розовый цветок!
Покончив дела в Архангельске, корабли плывут по деревням. Дома матери рады, сестры веселы. Собаки — Дружки, Бордики, Лыски, Копы — приезжим на грудь, скачут.
Миша Ласкин
Это было давно, когда я учился в школе.
Тороплюсь домой обедать, а из чужого, дома незнакомый мальчик кричит мне:
— Эй, ученик! Зайди на минутку!
Захожу и спрашиваю:
Тебя как зовут?
Миша Ласкин.
— Ты один живешь?
— Нет, я приехал к тетке. Она убежала на службу, велела мне обедать. Я не могу один обедать. Я привык.
на корабле с товарищами. Садись скорее, ешь со мной из одной чашки!
Я дома рассказал, что был в гостях у Миши Ласкина. Мне говорят:
— В добрый час. Ты зови его к себе. Слышно, что его отец ушел в дальнее плавание.
Так я подружился с Мишей.
