– Ах, а мой гусь! – вскричал он.

Молодой человек, гревшийся у огня, встал со своей скамьи.

– Ступайте, хозяин, – сказал он, – я позабочусь о вашем вертеле.

И натурально, просто, не раболепно, он взял в руки вертел и начал его крутить. Трактирщик явился с двумя бутылками, покрытыми пылью.

– Вот, господа, – сказал он, – и так как достойный молодой человек занял на минуту мое место, я отведу вас в комнату, где вам будет удобнее, чем здесь.

– Позвольте, – сказал Морэ, испугавшись мысли оставить камин, – нам еще нужнее согреться, чем пить.

– Будьте покойны, господа; там, где я вас помещу, вы можете пользоваться тем и другим; притом здесь не греются, а жарят.

Он взял подсвечник и отпер напротив камина дверь, которая вела в его собственную комнату. Расставив бутылки на столе, он принес дров и положил их в камин. Молодые люди, поставив ноги на решетку камина, со стаканами в руках, наслаждались, тем более что трактирщик нисколько не преувеличил достоинство крамонского вина. Они, может быть, легко забыли бы, в каком месте находились, если бы шум в соседей комнате не напомнил им об их положении. Только тонкая перегородка из неплотных досок отделяла их от той комнаты, где шумели в ожидании гуся гордые поборники чести и их угрюмый амфитрион. Шум этот вдруг прекратился, и переход к полной тишине был так неожидан, что тотчас привлек их внимание. Они поняли, что изжарившийся гусь явился на стол и голодные рты нашли себе лучшее занятие, чем хохот и крики. Бренчанье ножей и тарелок скоро показало им, что они не ошибались; но, так как пиршество поборников чести мало их интересовало, они воспользовались тишиной, чтобы разменяться похвалами превосходному качеству крамонского вина, когда фраза, осторожно произнесенная по другую сторону перегородки, невольно заставила их прислушаться.

– Теперь, когда мы можем, не возбуждая внимания, поговорить о ваших делах, мой милый, – говорил голос, очевидно сдерживаемый, но по милости тонкой перегородки внятно доходивший до слуха молодых людей, – скажите мне, для чего вы хотите, чтобы его убили?

– Я знаю этот голос, – прошептал герцог.

– И я также, – сказал граф.

– Это голос Лафеймы.

– Именно.

– Начальника шайки негодяев на жалованье у кардинала.

– Исполнителей его тайного мщения.

Они сделали рукою знак, предписывавший молчание, и принялись слушать.

– Неужели вы отказываетесь теперь оказать мне услугу, добрый господин де Лафейма? – сказал голос пронзительный, хотя осторожно сдерживаемый, какие вообще бывают у безбородых толстяков.

– Вы не поняли меня, мой милый. Дела остаются делами, и меня еще никто не осмелился обвинить в плутовстве.

– Я вас не обвиняю, добрый господин де Лафейма.

– Вы меня встретили час тому назад вместе с этими пятью благородными дворянами, моими друзьями, мы возвращались после игры в мяч на берегах Бьевры, но черт меня побери, если я знаю, почему вы могли меня узнать! Впрочем, это не должно удивлять меня – я ведь, могу сказать, страшно известен; и вдруг ни с того ни с сего предложили избавить вас посредством меня самого или одного из моих друзей от человека, стесняющего вас.

– Это правда, господин де Лафейма.

– Да, и предложили нам, мне и моим друзьям, в задаток ужин, за который мы теперь принимаемся. Все это очень хорошо, но прежде всего надо условиться.

– Условимся, господин де Лафейма. Я заранее согласен на все, что вы от меня потребуете, только бы ваши притязания не превышали моих средств.

– Невозможно лучше выражаться. Во-первых, если вы знаете меня так хорошо, то справедливость требует, чтобы и я вас также знал. Кто вы и как вас зовут?

Наступило минутное молчание, но потом толстяк отвечал своим пронзительным и вместе с тем сладеньким голоском:

– Я ничего не хочу от вас скрывать, добрейший господин де Лафейма. Меня зовут Нарцис-Дезирэ Пасро; я сын господина Пасро, квартального надзирателя на улице Прувер, и служу первым клерком у господина Гриппона, прокурора в Шатлэ.

– Прокурорский клерк! Черт побери, мой милый, и вы хотите позволить себе фантазию убить того, кто вас стесняет, посредством шпаги Лафейма, как будто вы дворянин! – сказал Лафейма, хорохорясь. – Знаете ли, мой милый, что эти вещи обходятся дорого?

– Я вам уже говорил, добрый господин де Лафейма, что на деньги я не смотрю, если вы не спросите у меня более того, что есть.

– Хорошо, хорошо; вы мне кажетесь добрым малым, и я вижу, что мы можем условиться. Какою суммою располагаете вы, мой юный друг?

– У меня только пятьдесят пистолей, господин де Лафейма.

– Пятьдесят пистолей! Это очень немного. Кого хотите вы, чтоб убили за такую безделицу? Поищите в вашей памяти, не забыли ли вы в вашем кармане еще десятка два пистолей?

– Клянусь вам, господин де Лафейма, что я не могу дать больше ничего и что, вывернув мои карманы, вряд ли я найду, чем заплатить хозяину за ужин вашим друзьям и за вино, которое они выпьют.

Голос толстяка принял такой пискливый и искренний тон, что Лафейма, казалось, был убежден.

– Хорошо, – сказал он с притворным добродушием, – так как вы обратились ко мне, я не оставлю вас в затруднении. Ваш неприятель умрет. Только дело это так ничтожно, что я сам за него не возьмусь; один из этих господ заступит мое место.

– Но может быть, и даже наверно, эти господа не имеют вашей ловкости. Если тот, кто заменит вас, даст промах?

– Не опасайтесь, мой милый. Вот по левую вашу руку сидит кавалер де Бельсор, гасконец с берегов Гаронны, один из самых искусных наших бойцов; он возьмется за это и уж промаха не даст. Вы с этой минуты должны считать мертвым вашего врага.

– Однако если кавалеру де Бельсору не удастся? – робко сказал негодяй.

– Это невозможно!

– Однако это случиться может.

– Его заменит де Куртрив, его сосед. Не тревожьтесь, черт побери! И не жужжите в уши, или я предоставлю ваши дела вам самому.

– Я молчу, господин де Лафейма.

– Вы не сказали мне причину вашего гнева против этого молодого человека, которого вы желаете отправить на тот свет; мы ведь не ошибаемся, вы хотите освободиться от молодого человека, который греется по другую сторону камина, от того, который сейчас так мило вращал вéртел?

– От него.

– Очень хорошо. Теперь я очень рад был бы знать, по какой причине?

Настало новое молчание.

– Нужно ли говорить вам? – спросил пискливый голосок Нарциса-Дезирэ Пасро.

– Если я вас спрашиваю, стало быть, я хочу знать, – грубо возразил мессир Лафейма, не церемонившийся с прокурорским клерком.

– Вот вся история.

– Слушаю и ем.

– Прежде всего, нужно вам знать, что я уже два года жених Денизы, дочери садовника в Валь де Грас.

– Это мне понятно, – сказал Лафейма, набив полон рот. – Далее?

– Аббат де Боаробер, друг кардинала, говорил обо мне отцу Денизы. Аббат знал меня у мэтра Гриппона, у которого он часто обедает, а так как у него сильная рука, он взял на себя все. Решили, что мы обвенчаемся в День Всех Святых; но вот уже месяцев пять, как Дениза не решается.

– Дело вкуса.

– Она кокетка не хуже любой знатной дамы.

– Она права.

– Она не права, господин де Лафейма, – возразил клерк изменившимся голосом, – этим замедлением и своим кокетством она заставила меня ревновать.

– Скверный порок, мой милый. Налейте мне пить.

– Как только могу выбрать минуту, я оставляю контору моего хозяина и скачу в Валь де Грас. Так как здание нового монастыря еще не закончено, там много скрытных мест; я прячусь в угол, где меня не могут увидать, и подсматриваю.

– Это лучшее средство узнать, когда не хочешь расспрашивать.

– Да, и хорошо, что я выбрал это средство, потому что я теперь знаю, в чем дело.

– То есть вы удостоверились, что вас обманывают. Удостовериться в этом всегда хорошо. За битого двух небитых дают.

– Судите сами. Сегодня ровно неделя, как этот человек, которого я не знаю, которого никогда прежде не видал, явился в первый раз в Валь де Грас, прямо напротив дома Денизы. Он тихо подошел к самому дому, внимательно осмотрелся вокруг, направо и налево, и прогуливался таким образом около часа. Во все это время Дениза, подошедшая к окну, когда он явился, ни на минуту не сошла с места и все смотрела на него из-за полуотворенного ставня.