На белом лице полковника появился синеватый оттенок. Казалось, что ему не хватает воздуха.
Генерал швырнул ему второй листок, упавший, вслед за первым, на толстый ковер, покрывавший пол кабинета.
– А это просьбы нашего партийного лидера. Москва, словно издеваясь, предлагает ему выйти на улицу, к людям, чтобы поговорить о путях перестройки и новом мышлении. Жаль только, не посоветовали жену с собой взять.
Рахимов ничего не успел ответить. Сзади стукнула дверь и в кабинет вошел помощник:
– Товарищ генерал, – проговорил он, осуждающе взглянув на полковника, – первый секретарь выехал из ЦК и направляется в аэропорт.
– Охрана?
– С ним только пять наших. Едут на трех машинах. Он отказался даже от милицейского сопровождения. За ним идут несколько машин с журналистами.
Генерал кивнул головой и помощник вышел, осторожно притворив за собой дверь.
– У меня к тебе один вопрос, как к старому боевому товарищу – ты все взвесил и твердо намерен ввергнуть страну в хаос гражданской войны? – Рахимов ищуще посмотрел в глаза своего начальника. Он все еще на что-то надеялся.
Полноватые губы генерала раздвинулись то ли в улыбке, то ли в гримасе.
– Тогда, – поворачиваясь к двери, проговорил Рахимов, – я буду драться против тебя.
Он выскочил из кабинета, не глядя по сторонам, спустился с лестницы и вышел на улицу. Все это время полковник ожидал окрика, ареста или выстрела в спину, но в его сторону даже никто и не взглянул…
* * *
В двух километрах от душанбинского аэропорта машины первого секретаря ЦК компартии Таджикистана были вынуждены остановиться. Они просто увязли в беснующейся толпе. Люди кричали, плевали в стекла, бросали в них огрызки, но когда Набиев открыл дверцу, перед ним образовалась пустота. Он вышел и, откинув с потного лба густые пряди седых волос, шагнул в сторону летного поля. Почти в ту же секунду вокруг него сгрудилась охрана. Набиев смотрел куда-то вдаль и, казалось, ничего не видел. Он шел внутри живого кольца своих людей, которые с трудом продирались сквозь толпу, прикрывая своими телами лидера и на его лице не отражалось ни страха , ни волнения. Может быть, он уже похоронил себя, а, может, у него, как у всякого человека в минуты смертельной опасности, вообще не было никаких мыслей. Невысокий, грузноватый, усталый человек шел сквозь толпу людей, еще вчера, хотя бы на словах, славивших его. Он мог быть учителем, председателем колхоза, инженером, но судьба распорядилась так, что он был руководителем республики и сейчас шел, проклинаемый и оскорбляемый десятками глоток. Что он мог сказать им в ответ? Что среди винтиков-людей системы, созданной Лениным и Сталиным, смог, из-за своей политической гибкости и умения угадывать желание хозяина, подняться до размеров небольшой шестеренки, что слепо выполнял все решения Кремля и что сегодня, в силу той же бесхребетности и неумения самостоятельно принимать решения, даже не смог защитить себя. Об этом говорили, об этом писали, об этом думали тысячи людей, так или иначе составлявшие не только его окружение, элиту республики, но и сердцевину общества – интеллигенцию и рабочих.
Его же желание в этот критический для республики момент уехать на свою малую родину, в область, где большая часть жителей, так или иначе составляет его родню, было продиктовано не столько обычным инстинктом самосохранения, сколько нежеланием развязывать в республике гражданскую войну. Несмотря на бездеятельность руководства комитета государственной безопасности и частей советской армии, ему подчинялись все силы МВД. Его приближенные просили от него разрешения начать вооружение преданных людей, предлагали организовать рабочие отряды и раздать им оружие со складов военкоматов. Его уговаривали, опираясь на систему гражданской обороны, полк и штаб ГО, в которых было достаточно солдат и преданных ему офицеров, объявить в республике чрезвычайное положение, но он не пошел на это. Может быть, сегодняшний день был вершиной всего того, что составляло его личность? Личность человека, не запятнавшего свои руки кровью сограждан. Сейчас сквозь толпу шел не государственный деятель, а простой таджик, ничем не выделяющийся среди своих соплеменников и желающий только одного – покоя для себя и мира для своего народа.
У самого входа в отсек для депутатов и членов правительства охране удалось чуть-чуть задержать толпу. Набиев прошел в зал и тяжело опустился в кресло. Неподалеку работал кондиционер, но он даже не замечал этого – горячий пот струился по его лицу, шее и плечам. В дверях возникла давка. Охрана, почувствовав в ограниченном пространстве себя несколько увереннее, не пропускала в зал людей и вдруг откуда-то сбоку выскочил невысокий молодой человек с автоматом в руках. Он кинулся к Набиеву, но перед ним встали два офицера из охраны. Один из них сунул руку за борт пиджака, но первый секретарь отрицательно покачал головой. Руки, державшие автомат, ходили ходуном, мужчина кричал, и брызги слюны летели из его распяленного рта во все стороны. Чужак походил на сумасшедшего или одурманенного наркотиками человека. Набиев смотрел на него и не чувствовал ни страха, ни сожаления. Со стороны казалось, что ему уже все безразлично – и жизнь, и смерть совершенно не волнуют его.
Начальник охраны, не моргая смотрел на руководителя республики. Он понимал, что стоит кому-нибудь из его людей сейчас выстрелить в нападавшего, как их тут же разорвут, расстреляют, размечут по залу сотни людей, толпящихся около двери, но, тем не менее, офицер ждал команды или разрешения Набиева обезоружить бандита. В его понятии любой человек, угрожавший оружием первому лицу республики подлежал немедленному уничтожению. Но у него был приказ не вмешиваться.
По лицу мужчины пробежала судорога:
– Ты не уедешь так просто, – закричал автоматчик, – или ты сейчас же отречешься от власти, или я убью тебя и себя!
Угроза выглядела смешной и страшной одноременно. Смешной от того, что прокричавший ее дергался и метался по залу, казалось, что только чудо удерживает его на ногах. Страшной от того, что речь шла о человеческой жизни.
Начальник охраны подошел на расстояние удара и прикинул как он одним движением уложит этого параноика на цементный пол.
– Хорошо, – неожиданно для всех прозвучал тихий голос Набиева, – пусть пригласят телевидение.
У двери закричали и через порог протолкались два человека – журналистка и оператор с камерой.
Глава республики поднял глаза и, дождавшись, пока загориться красный глазок камеры, откинул мокрые пряди со лба и прерывающимся голосом смертельно усталого человека проговорил:
– Во имя избежания кровопролития и для блага моего народа я отрекаюсь от всех постов и слагаю с себя все полномочия…
* * *
Леонид Федорович Чабанов увидел эту сцену в последних известиях и рассмеялся.
– Ну, что ж, – проговорил он, не замечая округлившихся глаз Расимы, сидевшей напротив него за накрытым столом, – теперь только дурак не попытается взять власть в этой банановой республике. Но мы сегодня в этом торге участвовать не будем. Слишком незначительны ставки.
Он поднялся и, подойдя к телефону, принялся крутить диск. На его вызов ответили по-таджикски из кабинета заместителя председатель горисполкома центра горно-бадахшанской области Таджикистана города Хорог. Только после того, как Леонид Федорович, произнеся пароль, рассмеялся, из уст второго человека в Хороге полилась чистая русская речь.
– Все готово, наши люди и с этой, и с той стороны ждут только приказа, – любой, знавший Приходько, сказал бы услышав этот голос, что это Станислав Николаевич, но человек, с которым говорил Чабанов, по обличию походил на любого представителя коренного народа Средней Азии.
– Я не хочу ни подгонять, ни удерживать вас, – голос Леонида Федоровича звучал ровно, с едва слышимой теплотой, – но прошу вас не форсировать события. Мне думается, что кажущаяся предсказуемость и легкость, с которой нам все удается, могут сыграть с нами злую шутку. Попугайте их, но не сильно, пусть поймут, что либо их не будет, либо они пойдут на сотрудничество с нами и будут и службу исполнять, и деньги получать. Помните – это русские люди и если пережать, то они перестанут бояться и думать о жизни.
