– Там парень какой-то приходил к Кутайсову. Я открыл дверь, но не успел и руки поднять, как он звезданул меня ногой по лбу и скрылся. Пока наши выскочили на улицу, там уже никого не было.

– Соседи?

– Ночь, – лейтенант опустил глаза, – никто ничего не видел…

Ровно в десять утра в кабинете Чабанова зазвонил прямой телефон.

– Машенька, – раздался голос Боляско, – я тут немного припозднился и не смог вчера сделать все, что ты просила, но к часу…

– Вы ошиблись номером.

Чабанов поднялся. Оставалось полчаса до только что назначенной встречи.

Начальник службы безопасности прогуливался по пустынной стоянке такси. Увидев черную «волгу», он махнул рукой, прося подвезти. Чабанов проехал чуть дальше и, притормозив, высунулся в окно:

– Тебе куда, парень?

– Тут недалеко, к больнице.

– Ладно, садись.

Боляско сел на заднее сидение.

– Всех живых вывезли.

– Не говори загадками, времени нет.

– Все девять семей вывезли. Младшего брата Шамбасова, который был ранен в банке и умер уже в машине, ребята похоронили в соседнем городе.

– Шума не было?

– Похоже все женщины знали, что их мужья работают на кого-то. Собирались быстро, уехали нормально. Мои ребята узнали, что опознан водитель одной из машин. Мы не успели – его взяли. – Боляско на мгновенье смешался.

Леонид Федорович поднял глаза на зеркальце заднего обзора. Сергей опустил голову и тихо проговорил:

– Когда мы пришли к нему, дверь открыл милиционер. Ушли спокойно. Но я вот думаю, может, надо было положить их там и ту семью тоже вытащить?

– Зачем? Ты все сделал правильно. Нам лишний шум не нужен. Шофер ничего не знает, жена тем более. Можно было бы и боевиков не вывозить. Но взят руководитель пятерки и я не хотел, чтобы, если он заговорит, они устроили показательный процесс. Пусть все знают, что мы своих людей в беде не бросаем. Есть новости?

– Виктор Пересыпкин сидит в одиночке следственного изолятора. Второй этаж, угловая камера, окна во двор. Это к делу отношения не имеет, но мы с ним в школьной команде в футбол играли.

Чабанов всем телом повернулся к Боляско.

– Он тебя знает?

– Почти двадцать лет прошло, наверное, уже забыл. Да и я не знал, что он у нас.

– Вот видишь, мы правильно сделали, что вывезли людей.

– После банка из его ребят осталось лишь двое.

– Свяжись с ним, передай, что не забыт, что семья в безопасности, что деньги идут двойные и при первой же реальной возможности освободим. Пусть потянет время, сколько может.

– Если надо, то мы его сегодня же можем вытащить.

– Пока не надо, это сделаем потом, без лишнего шума. Все.

Чабанов высадил своего пассажира около больницы и поехал на работу. Войдя в кабинет, он попросил секретаршу пригласить на двенадцать своего заместителя по режиму.

Когда Беспалов вошел, Леонид Федорович был погружен в глубокое раздумье и что-то чертил на бумаге. Чабанов молча кивнул ему и протянул руку, приглашая к журнальному столику, стоящему у окна. Сели. Хозяин включил приемник и в кабинет полилась негромкая музыка. Леонид Федорович прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

– Акция не удалась.

– Знаю.

– Что можете предложить? Осталось два дня, Москва ждать не будет.

– Три миллиона можно было взять только в банке.

– Его-то теперь охраняют, дай боже. – Чабанов резко встал, прошелся по кабинету, достал из шкафа бутылку коньяка и блюдце с нарезанным лимоном. Молча вернулся к столу, плеснул в рюмки и броском опрокинул в рот свою.

– Нужна наличность или можно?..

– Только совзнаки.

– Может цеховиков тряхнуть? – Беспалов, прищурившись, в упор смотрел на Чабанова.

– Начнут нервничать, глупостей наделают, а наш город сейчас, как на лабораторном столе под микроскопом.

– Ну, не тряхнуть, я не так выразился, взять в счет будущих платежей.

– Хорошо, миллион за день мы у них взять можем, а где найти два других?

– Какое сегодня число?

– Двадцать второе.

– Тогда стоит остановить приисковую машину. Завтра на рудники повезут заработную плату.

– Да, – Леонид Федорович махнул рукой, – сколько там может быть: тысяч двести – триста?

– Не скажите, в обычные месяцы больше миллиона набегает, а сейчас – конец сезона, квартала… Вполне может быть два миллиона, если не больше.

Хозяин кабинета внимательно смотрел а глаза Константину Васильевичу. За годы совместной работы он успел оценить трезвый ум и тонкий расчет бывшего капитана милиции и безогроворочно доверял ему. Беспалов был единственым из всего «мозгового центра», кто знал об Организации достаточно много. Кроме того, Чабанов считал его своим другом, ближе которого у него никого не было. Они не признавались друг другу в уважении и не ходили в гости семьями, но это было что-то такое, что может связывать двух мужчин, занятых одним делом, верящих в одни идеалы.

– Хорошо, пусть будет по вашему. Сколько вам надо на разработку операции?

– Часа два, только мне нужна подробная карта местности. И прошу выяснить – во сколько, на каком транспорте и с какой охраной поедет кассир.

– Договорились.

На следующий день приисковый «ГАЗ-66», в котором кассир и четыре человека охраны везли мешки с деньгами, был в упор изрешечен пулеметными очередями. Милиция, приехавшая на место происшествия через несколько часов, нашла лишь кучку стреляных автоматных гильз и два окурка от «ВТ». Местность была пустынной, а опросы водителей попутных машин ничего не дали. Получалось так, что сразу после прохода автомобиля с деньгами, кто-то пустил все движение в обход, перекрыв дорогу знаком запрета – «Идут взрывные работы». Но никто не видел ни того, кто устанавливал знак, ни того, кто его снимал. Уголовный розыск перекрыл все вокзалы, рестораны, провел рейды по всем злачным местам города, но миллиона десятисот тысяч рублей, бывших в машине, не нашли.

Через день в город прилетел заведующий отделом оргпартработы крайкома партии. После трех часов громового разноса первый секретарь обкома был снят с работы и отправлен на пенсию. На его место тут же был избран нынешний первый секретарь горкома партии Моршанский, только три месяца назад назначенный на эту должность и в силу этого, почти не обвиненный в происшедшем.Это была негаданная, но очередная победа Организации.

Петька был четвертым сыном токаря Станислава Моршанского, которого знал весь город. В первые дни войны Станислав довел свою дневную выработку до двухсот процентов. И целый год, до самого сорок второго, горком партии не разрешал вонкомату призвать Моршанского в армию. Дело дошло до того, что сам токарь пригрозил побегом на фронт. Тогда партийная организация города устроила ему торжественые проводы, а секретарь еще долго на всех собраниях вспоминал добрым словом рабочего Моршанского. После победы Станислав не только вернулся домой целым и невредимым, но и через день встал к своему станку и, как прежде, выдал двести процентов дневной нормы.

– Всю войну видел, как стружка у резца въется, – смущенно проговорил он, когда товарищи по депо вынесли его из цеха на руках. Но только они поставили его на землю, как мастер снова вернулся к станку.

Неделю все ходили смотреть, как Моршанский работает, потом привыкли. Поэтому никто не удивился тому, что скоро рядом с боевыми наградами на его груди появился и орден «Трудового Красного Знамени».

Старшие сыновья пошли по стопам отца. Только Петька, последыш, родившийся в сорок восьмом году, всегда крутил носом, проходя мимо спецовок отца и братьев. Он хорошо учился в школе, был активным общественником. Все годы Петин портрет красовался на Доске почета школы. Но старший Моршанский нет-нет, а говаривал, что Петьке не книжки читать надо, а к работе приучаться. Младшего всегда защищали старшие братья.

– И че ты, бать, вяжешься к Петьке, – обычно говорил кто-то из них, – не всем же суппорт по станине гонять. Пусть и в нашем роду будет ученый человек.