– Меня стошнило и я еле успела выскочить из дома. Потом я услышала как кто-то, рыдая, бежит по двору. Оглянулась – это Сухой. Он выскочил за калитку и больше я его не видела, а, доработав до отпуска, уволилась. Вот и вся история.

Она подняла глаза и Приходько увидел в них отвращение. Ему показалось, что именно это чувство и не позволило Васильевой создать нормальную семью и обзавестись детьми. После того случая ей было противно не то что жить, а смотреть на мужчин.

– А этот, соседский Витька?

– Он через пару недель ударил кого-то на танцах ножом и снова сел в тюрьму, а там через несколько лет умер. Его мать мне расказывала, что он болел туберкулезом и от этого помер.

Приходько выключил лежащий в кармане диктофон и поднялся.

– У вас прекрасный чай, спасибо вам.

Через день, с командировкой Мурманского обкома и документами на имя заведующего общим отделом областного кимитета партии Сидорова, он вошел в здание, где работал Сухой. Сейчас Приходько не узнали бы и близкие приятели. На его лице были толстые очки, едва державшиеся на красном, напоминавшем перезревший помидор, носу. Кроме того, он пополнел и потерял половину своих волос. Люди, знавшие настоящего Сидорова, сказали бы, что этот человек очень на него похож.

Время было предобеденным и почти все работники управления стремительными ручейками текли в столовую. Приходько знал, что Сухой часто задерживается в кабинете и спускается покушать минут за пять до окончания перерыва. Он коротко стукнул в дверь кабинета начальника секретариата и тут же шагнул через порог.

Глеб Аркадьевич никого не ждал и собирался выходить из кабинета. Он удивленно вскинул свое крупное, породистое лицо, но Приходько опередил его:

– Я отниму у вас только три минуты, оставшиеся до перерыва. Я приехал издалека по неотложному делу. – Резким, командным голосом проговорил гость, зная, как хозяин реагирует на такой тон.

Сухой стремительно перенес мощное, тяжелое тело за стол и опустился в свое кресло. Он бросил взгляд на часы, а гость, открыв дипломат, включил на всякий случай глушилку и достал диктофон. Густые брови Сухого полезли вверх, но услышав первые слова Васильевой, опустились вниз. Квадратный подбородок дрогнул и Глеб Аркадьевич, сжав обеими руками подлокотники, стал медленно подниматься.

– Вы хотите сказать, что Иван Петрович спокойно перенесет рассказ Аси Васильевой, – в голосе Приходько звучала насмешка, – а Егор Кузьмич прикажет увековечить вашу память возведением бюста на родине?

Грузное тело Сухого, приподнявшееся в кресле, так и осталось в этом неудобном положении. Его лицо покрылось красными пятнами, а воздух с тяжелым хрипом едва пробивался сквозь пересохшие губы.

– Положите под язык таблетку «Эренита», – гость скользящим движением запустил по полированной поверхности стола пакетик с лекарством. Это лучше, чем валидол, которым вы обычно пользуетесь.

Сухой тяжело опустился в кресло. Его дрожащие пальцы с трудом выдавили из-под фольги таблетку. Он положил ее в рот и привычно причмокнул губами.

– Ну, вот и хорошо. Мне нужна разовая информация, о которой никто не узнает, более того, я обещаю, что она не покинет пределов Союза и не попадет в прессу. Вы удовлетворите мое любопытство, запись мы сразу сотрем и я поклянусь забыть о вас, как, впрочем, – Приходько широко улыбнулся и поправил очки, – и вы обо мне. Я о вас много знаю и уверен, что ваше рациональное мышление поскажет вам единственно верное решение.

– Это все бред… У вас нет свидетелей… Я был пьян..

– Вы еще добавьте, что ничего не помните, – в голосе Приходько появилась жесткость, не вязавшаяся с красным носом и мелкими бусинками глаз, почти не видных из-за толстых стекол очков. – Свидетели есть, но в вашем случае это уже не играет никакой роли. Или я не прав?

Сухой опустил голову и принялся что-то разглядывать на полированной столешнице.

– Итак, – тоном, не терпящим возражений, проговорил гость, – мне нужен отчет или стенограмма доклада начальству после поездки в Душанбе этого человека.

Приходько положил перед Сухим несколько фотографий Никитина.

Хозяин кабинета, взглянув на них, чуть слышно застонал.

– Возьмите себя в руки, – Приходько чуть не хлопнул по столу, – у меня нет времени оказывать вам медицинскую помощь.

– Это секретные данные, – пролепетал Глеб Аркадьевич.

– Да вы что? – Ерничая, улыбнулся Приходько.

Сухой, шатаясь, встал из-за стола и направился к сейфу.

– У меня есть не расшифрованная стенограмма его доклада начальнику управления…

– Давайте, я взгляну на нее.

Дрожащие пальцы хозяина не сразу смогли попасть ключом в замочную скважину и Приходько, строго контролировавшему время, захотелось помочь этому насмерть перепуганному человеку, но он сдержал себя.

– Вот, – Сухой положил на стол несколько листов белой бумаги, испещренных значками скорописи, – только их нельзя выносить из кабинета.

Приходько поднял палец, призывая мужчину к молчанию и, проглядывая листы, стал медленно переворачивать их один за другим. Положив седьмой лист, который лежал последним, в папку, он отодвинул их в сторону владельца и поднялся.

– Прощайте и забудьте обо всем.

Проверясь и скользя в толпе, покупателей ГУМа, Приходько снял очки, отклеил нос, положил портфель в пестрый полиэтиленовый пакет и выбросил серую шляпу. Из магазина вышел подтянутый человек средних лет в модном плаще. Его никак нельзя было принять за приезжего с севера, только что выходившего из ЦК. Медленно прогуливаясь по Москве, он на театральной площади спустился в метро и поехал в Медведково.

На следующий день Приходько встретился с Чабановым.

Леонид Федорович только на два дня вылетал домой, чтобы похоронить жену и поговорить со следователем. Все остальное время он почти безвылазно жил у Шамаханской царицы, сплетая московскую сеть и ожидая информацию Приходько. Дочери он сказал, что после смерти матери, не может жить в старой квартире и попросил ее подобрать место для строительства дома на две семьи. Дочь с затем решили жить на берегу реки, вблизи соснового бора. Теперь там спешным порядком возводился двухэтажный коттедж для Чабанова и семьи его дочери.

Чабанов и Приходько сидели в уютном кабинетике небольшого ресторанчика. Он был свежеотделан деревом, и Леонид Федорович наслаждался запахом хвои и древесной смолы. Негромкая музыка лилась со стен, подсвеченных неярким, теплым светом. Обслуживание было ненавязчивым и почти незаметным. Когда они перешли к десерту и закурили, Приходько протянул Чабанову небольшую пачку бумаги, сложенную в три узкие полосы.

– Это то, о чем вы просили.

Леонид Федорович развернул листы, и Приходько удивился скорости, с которой он их читал.

– Такое тоже может быть? – Чабанов свернул и положил листы в карман.

– Что вы имеете в виду?

– Чтобы на таких тонах общались с Москвой?

– Это как раз то, о чем мы говорили с вами в прошлый раз – разложение государства достигло предела. Еще два года назад все кончилось бы для этого генерала КГБ в лучшем случае автомобильной аварией, в худшем – расстрелом, а сейчас…

– Москва пойдет на предложение Душанбе?

– Пятьдесят процентов от прибыли – сумма так огромна, что никто и никогда не выпустит ее из рук, даже если это вызовет кровопролитие.

– И что здесь, по-вашему, предпримут?

– Ничего. Сейчас в ЦК одна политика – ждать у моря погоды.

– А что среднее звено, исполнители? Насколько я могу судить по действиям этих двоих полковников, это решительные и храбрые люди.

– Договориться через голову начальства они не могут, хотя, по-моему, это сегодня самое разумное. Мы ведь на пороге развала страны. Тут, как говорится, надо думать о будущем, а лучше мира и сотрудничества с соседями никто ничего не придумал.

– Значит, – Чабанов выпустил к потолку струйку табачного дыма и, прищурив глаза, смотрел как он исчезает в лучах рассеянного света, – война?

– Да.

– Я никогда не пачкался в этом дерьме, но скажите – это действительно так выгодно?