– Ну, что, Константин Васильевич, пришли в себя? – он увидел склонившегося над ним Леонида Федоровича. – Задали вы жару мои ребятам. Одного пришлось в больницу положить, но главное, что сами живы и невредимы. Так, немного синяков да шишек.
Сильные руки Чабанова приподняли Беспалова. Боль ударила в голову и обострила зрение.
– Больно? – Глаза Леонида Федоровича были полны сострадания.
Жесткая спинка стула заставила Беспалова выпрямиться, но вывернутые за спиной руки не давали ему возможности сделать это до конца.
– Снимите с него наручники, – приказал Чабанов.
Резкий рывок в сторону, и Беспалов почувствовал что стальные кольца упали с его рук. Левый глаз плохо видел и, похоже, над ним была рассечена бровь. Он непроизвольно дернул руку, чтобы потрогать рану, но кисть была, как чужая.
– Серъезный экзамен вы устоили моим ребятам, – рассмеялся Чабанов. Он сидел в глубоком кресле рядом с прелестной женщиной. Беспалова удивили ее огромные зелые глаза. В них светились неподдельный интерес и сочувствие, – но на нашу хозяйку вы произвели глубокое впечатление. Женщины любят сильных и отчаянных мужчин, может быть, это связано с их инстинктивным желанием, противопоставить своему непостоянству что-то надежное и долговечное? Но ведь и среди сильных мужчин встречаются ненадежные люди, способные предать или продать, а?
Беспалов менее всего был расположен говорить о философии и особенностях женского характера, как предлагал Чабанов. Он думал о том почему его не убили сразу, почему привезли в квартиру этой женщины и для чего Чабанов сейчас разговаривает с ним? Ведь все предельно просто – он предатель, которого надо уничтожить. Даже если в МУРе он попал к людям Чабанова, все равно они узнали то, чего знать не должны, а значит должны были быть тоже уничтожены, как и он. Но он сидит в уютной комнате прелестной незнакомки и слушает неспешные рассуждения Чабанова, совсем непохожего на маньяка, способного из мести вытягивать по капле человеческую жизнь. Значит здесь что-то другое? Может быть, он решил его простить и снова уговаривать работать вместе. Нет, Чабанов не из тех, кто просто так прощает обиды, а тут – предательство. Ведь, собственно, то, что они создали громадную подпольную организацию, карается высшей мерой. И они оба, и Чабанов, и Беспалов, по советским законам ничем не отличаются друг от друга и оба должны быть судими по одной статье. Но Чабанов и тут оказался на высоте и переиграл противника, в рядах которого, в этот раз, был и Беспалов.
– А что мне оставалось делать, – пленник, усмехнувшись, посмотрел в глаза Чабанову. – ждать, пока ваши мальчики уложат меня рядом с Коробковым и Шляфманом?
– Шляфманом?! – По женскому вскрику он понял, что это имя ей знакомо, – Что с Милей?
– Он умер, – жестко произнес Чабанов, – умер по своей вине. Это может случится с каждым. К сожалению все мы смертны.
Женщина вскочила и выбежала из комнаты.
Только сейчас Беспалов обратил внимание на то, что Чабанов, за эти несколько дней, сильно изменился. Вокруг его глаз, приобретших какую– то жесткость, появилась частая сеть морщин, а плечи поникли. Не мог же на него так подействовать их уход и его приказ расправиться со своими ближайшими помошниками? Пленник, как ему казалось, хорошо знал Чабанова и это резкое изменение было вызвано чем-то другим.
– Извините, Леонид Федорович, как здоровье Анны Викторовны?
Голова Чабанова, словно от удара в лицо, откинулась назад. Он вперил взгляд в лицо Беспалова и какое-то время о чем-то думал. Потом прищурился и медленно, с трудом произнося слова, проговорил:
– Она погибла… Меня не было дома… Какие-то бандиты взломали дверь… Она была одна… И они…
Беспалов хорошо относился к жене Чабанова. Они не часто виделись, но, по его мнению, это была прекрасная и добрая женщина. Ему вдруг стало жалко Чабанова и он на мгновенье забыл, что сидит перед ним в ожидании смертного приговора.
– Я понимаю как вам тяжело и выражаю свое глубокое сочувствие. Анна Викторовна была удивительной женщиной. Эта большая потеря.
В голосе Беспалова было столько неподдельного горя и сочувствия, что Чабанов вновь почувствовал возвращающуюся боль. Он медленно поднялся, подошел к серванту и достал бутылку коньяка. Потом он взял один бокал, секунду смотрел на него и протянул руку за вторым. Наполнил оба до краев:
– Помянем Аню…
Беспалов приподнялся и чуть не упал. Как оказалось, у него дрожали ноги, а руки, то ли еще не отошедшие от наручников, то ли от ударов, едва слушались его. Чтобы не упасть, он качнулся всем телом и почувствовал, как сзади к нему кто-то метнулся.
– Оставьте нас, – голос Чабанова снова обрел силу. – Садись, Костя, к столу, поговорим.
Беспалов подтащил свое тело к креслу и, скривившись от боли, с трудом уселся в него. Чабанов подал ему бокал и, молча принялся цедить свой коньяк. Пленник выпил обжигающую жидкость одним махом. Ее жар почти сразу вытеснил боль из ребер и плеч. Глаза Беспалова заволокло теплотой, он поднял голову и встретился взглядом с жестким взором Леонида Федоровича:
– Мне показалось, что ты, – похоже, что Чабанов твердо решил перейти на «ты» в разговоре со своим бывшим помощником и тот не мог понять что это значило – прощание или прощение, ведь многие годы, при всем уважении друг к другу, они были только на «вы», – хочешь мне что-то сказать.
Беспалов действительно хотел рассказать Чабанову о своих мыслях в камере, о том, что признал свою неправоту и чисто мальчишеское, необдуманное желание укрыться от жизни в каком-то мифическом медвежьем углу. Но можно ли было об этом говорить сейчас, не станут ли эти слова жалкой мольбой о прощении, выпрашиванием жизни? Константин Васильевич всегда считал себя человеком достаточно сильным и честным. Он не изменил этого мнения о себе даже тогда, когда принялся за преступные дела, считая их обычной местью презираемой им власти. Вот и сейчас, он тряхнул головой и посмотрел в глаза Чабанову:
– Прежде чем мы расстанемся, я хочу сказать вам, что вы были правы, говоря об окружающем мире и удерживая нас от ухода из организации, – его голос был тверд и Леонид Федоорович слышал в нем только искреннее раскаяние ошибавшегося человека.
Беспалов замолчал и перевел взгляд за окно. Там было видно как по голубому небу неслись клубы облаков. На его лице появилось отрешенное выражения, и Чабанов вдруг ощутил душную ярость, охватившую его.
– Ты, – он едва справился с желанием закричать и ударить сидящего перед ним человека, – ты знаешь что ты натворил?! Это ты убил их, ты заразил их своей сумасшедней идеей, ты…
Чабанов встал и почти вплотную подошел к Беспалову. Он склонился над ним и вперился горящим взглядом в спокойно отрешенные глаза человека, уже подписавшего себе смертный приговор.
– Ты убил не только Шляфмана и Коробкова, но и мою Аннушку, – голос Леонида Федороича опустился до шипящего шепота. Его широкие плечи тряслись и тяжелое дыхание едва прорывалось сквозь дрожащие губы.
« Вот так, в порыве ярости, он и убил свою жену «, – шевельнулась в глубине Беспаловского мозга догадка, но ни она, ни прожигающие глаза Чабанова не вызвали в нем ни единого всплеска эмоций. Он был спокоен, как может быть спокоен человек, понявший, что прошел свой жизненный путь до конца. Беспалов увидел в громадной руке Леонида Федоровича крошечный сверкающий никелем пистолетик, но даже не отреагировал на него. В его душе уже не были ни страха, ни желания жить. Словно со стороны он услышал негромкий хлопок и почувствовал сильный толчок в грудь. Потолок опрокинулся. «Алена», – то ли подумал, то ли выдохнул Беспалов, увидевший в последнее мгновение глаза своей семилетней дочурки…
* * *
Сначала появилась боль. Она была такой сильной, что он закричал, а может быть, ему только казалось, что он надрывает голосовые связки. Потом пришел дикий холод и к боли добавился страх. Было страшно еще и от того, что Беспалов ничего не видел. Перед его глазами текло какое-то зеленое марево. Он попытался повернуть голову и только тут понял, что жив. Это чувство наполнило жаром его глаза и он услышал как воздух со свистом проходит сквозь губы. Он слышал, но, по-прежнему, ничего не видел и вместо тела чувствовал только боль и ледяной холод. Тогда раненый попробовал пошевелить глазами. Что-то прошелестело над ним и совсем рядом появился тонкий лучик света. Теперь жар стек с глаз куда-то внутрь и превратился в стук крохотных молоточков. Жив! Беспалов попытался сосредоточиться на правой руке. Ведь он же не мог чувствовать себя живым и не иметь тела. Снова что-то зашелестело и яркий солнечный свет брызнул в глаза. Константин Васильевич увидел ствол березы и качающиеся от ветра тонкие ветви. Потом зрение сфокусировалось и перед ним появилась его рука. Она была голой и облепленной прелыми листьями. Он уронил ее и в этот раз понял, что лежит под деревом засыпанный прошлогодней листвой. Осторожно перебирая пальцами, он ощупал грудь и понял, что полностью обнажен. «Они вывезли мой труп в лес, раздели и оставили в укромном месте, присыпав листьями», – страх прошел и он думал о себе, как о ком-то постороннем. Ему показалось, что он слышит шум проносящихся неподалеку машин. Беспалов попытался дотянуться рукой до ствола дерева и потерял сознание.
