— А она знакома с Тони? Он нравится ей?

— Да. Да, знакома, и да, нравится. Ее слегка смущает, что он работает в гостиничном бизнесе. Однажды мы ездили к ней на выходные. Мама немного устала, и Тони вызвался приготовить ужин. Она пришла в ужас. Была возмущена, разочарована. Раскудахталась, как наседка. А потом сказала мне: «Твоему отцу такое и в голову бы не пришло». Она постоянно вспоминает об отце. И это не счастливые воспоминания, нет, она его чуть ли не упрекает за то, что он оставил ее одну.

— Мне очень жаль, — сказала миссис Ренвик. — Я понимаю, как тяжело вам и как грустно ей. Однако, боюсь, все мы не вечны. Мне уже шестьдесят, а мужу семьдесят пять. Глупо было бы притворяться, что у нас еще много времени впереди. По всей вероятности, он скончается раньше и мне придется доживать остаток моих лет одной. Однако у меня останутся дивные воспоминания, да и одиночество никогда меня не страшило. В конце концов, я всегда оставалась отдельной личностью, была сама собой. Я обожаю Арнольда, но мне никогда не хотелось быть с ним постоянно. Вот почему я сейчас сижу тут, а не плетусь за ним следом по полю, мешая забивать мяч в лунки.

— Вам никогда не играли в гольф?

— Боже мой, нет! Никогда не могла попасть по мячу. Но мне повезло, потому что в детстве я выучилась играть на фортепиано. Не настолько хорошо, чтобы стать профессионалом, но я играла в нашем местном оркестре, аккомпанировала в танцклассе — в этом роде. И всегда играла сама для себя. Это было мое увлечение. Так я отдыхала, если чувствовала усталость. Успокаивалась в минуты тревоги. Музыка была со мной всю мою жизнь, и я надеюсь, что так останется до самого конца.

— Моя мама больше не играет на пианино. И садом не занимается, потому что привыкла делать это вместе с отцом.

— Как я уже сказала, мне повезло. Но в жизни есть и другие радости. Одна моя подруга не обладает никакими особыми талантами. Но каждый день после обеда она ходит на прогулку со своей собакой. Одна, в любую погоду. Гуляет целый час и никому не позволяет ходить с ней. Она говорит, что это неоднократно помогало ей остаться в здравом уме.

Элеонор сказала:

— Я знаю, что тоже могла бы так… Только не как мама. Я очень боюсь стать похожей на маму.

Миссис Ренвик смерила ее долгим оценивающим взглядом.

— Вы хотите выйти за этого мужчину?

После секундной паузы Элеонор кивнула головой.

— Так выходите! Вы слишком умны, чтобы позволить себе раствориться в другом человеке, пусть даже таком очаровательном и явно обожающем вас. — Она наклонилась и положила руку на плечо Элеонор. — Но помните: у вас должен быть ваш собственный мир. Независимость. Он будет вас за это уважать еще больше, а ваша семейная жизнь станет более насыщенной и интересной.

— Как ваша, — заметила Элеонор.

— Вы ничего не знаете о моей жизни.

— Вы замужем уже сорок лет, но все еще смеетесь в обществе мужа.

— Вы тоже так хотите? — спросила миссис Ренвик.

Помолчав, Элеонор ответила:

— Да.

— Тогда вперед и без промедления! Хватайте вашего Тони и держитесь за него изо всех сил. Кстати, вот и он — на самом краю поля. Почему бы вам не пойти ему навстречу?

Элеонор посмотрела на поле: по его дальнему краю шли два человека, и одним из них был, несомненно, Тони. Внезапно она почувствовала себя до смешного счастливой.

— Думаю, я так и поступлю.

Она вскочила с кресла, намереваясь сейчас же броситься вперед, но потом остановилась и повернулась обратно к миссис Ренвик. Положила руки ей на плечи, наклонилась и поцеловала в щеку.

— Спасибо вам! — сказала Элеонор.

Оставив миссис Ренвик в ее плетеном кресле, Элеонор сбежала по ступеням веранды и, миновав засыпанную гравием дорожку, двинулась вперед по пружинистому газону. Тони издалека заметил ее и помахал рукой. Она помахала в ответ, а потом бросилась бежать: пускай им предстояло провести остаток жизни вместе, она все равно не хотела терять ни минуты.

Приоткрыв глаза в полной темноте, Антония со сна решила, что находится в своей спальне в Лондоне. Однако в следующую минуту поняла, что это не так. Не гудели на улице машины, свет уличных фонарей не пробивался сквозь занавески, которые никогда не задергивались до конца, не было натянуто до самого подбородка пуховое одеяло. Кругом тьма, тишина и холод. Льняные простыни подоткнуты под матрас. В спальне пахнет лавандой. Значит, сегодня утро субботы, конец января, и она не в Лондоне, а дома, за городом, приехала на выходные.

Мать Антонии явно удивилась, когда та позвонила ей по телефону и сообщила, что выезжает.

— Дорогая, мы будем счастливы тебя видеть! — Миссис Рэмзи обожала короткие наезды дочери домой. — Но ты тут не заскучаешь? Делать совсем нечего, а погода просто ужасная. Все время бури и страшный холод. К тому же на выходные обещают сильный снегопад.

— Не имеет значения. — Без Дэвида ничто не имело значения. Антония была уверена лишь в одном: она ни за что не останется одна в Лондоне на уикенд. — Я приеду на поезде, если папа сможет встретить меня на станции.

— Ну конечно он тебя встретит… В обычное время. Я прямо сейчас побегу наверх, постелю тебе постель.

Миссис Рэмзи оказалась права насчет погоды. Стоило поезду отойти от вокзала Паддингтон, как повалил снег. Когда они добрались до Челтнема, он уже укрывал платформу толстым одеялом и отец Антонии приехал ее встречать в ботинках на толстой подошве и старом твидовом пальто, подбитом кроличьим мехом: пальто он унаследовал от своего отца и надевал только в самые суровые холода. Дорога домой была полна опасностей, колеса то и дело скользили по замерзшей дороге, однако они добрались без приключений. Зато приехав, оказались в полной темноте: стоило семейству приняться за ужин, как во всей округе отключился свет. Отец Антонии зажег свечи и стал дозваниваться местным властям; ему сказали, что оборвался центральный провод, но его уже пытаются починить. Вечер они провели при свечах, сидя у камина и разгадывая кроссворд; благодаря старой дровяной плите у них была хотя бы возможность нагреть воду для грелок и вскипятить себе чаю.

И вот настало утро… Но вокруг по-прежнему была тьма, тишина и холод. Антония вытащила из-под одеяла руку, по которой сразу побежали мурашки, и попыталась включить настольную лампу. Света не было. Ей ничего не оставалось как сесть в постели, отыскать спички и зажечь огарок свечи, который она принесла в спальню вчера вечером. В ее мерцающем свете Антония взглянула на часы и с удивлением обнаружила, что уже половина десятого. С решительностью отчаяния она отбросила одеяло и ступила на ледяной пол. Раздвинула занавески и увидела белый снег и черные силуэты деревьев на фоне серого неба. Солнца не было и в помине. Дикий кролик оставил на лужайке цепочку следов, похожую на строчку швейной машинки. Поеживаясь, Антония натянула свою самую теплую одежду, в свете свечи расчесала волосы, почистила зубы и пошла вниз.

Казалось, в доме нет ни души. Ни один звук не нарушал тишину. Молчали стиральная машина и посудомойка, не гудели пылесос и полотер. Однако в камине в холле кто-то развел огонь: угли гостеприимно потрескивали и источали знакомый успокаивающий запах.

В поисках компании Антония заглянула на кухню, где было относительно тепло, и обнаружила там мать, сидящую у стола, застеленного газетами: она собиралась взяться за утомительную процедуру ощипывания фазанов.

Невысокая и стройная, с проседью в густой гриве вьющихся волос, мать подняла глаза и увидела входящую Антонию.

— Дорогая! Видишь, какой ужас? До сих пор нет электричества. Ты хорошо выспалась?

— Я только что проснулась. Вокруг было так темно и тихо, как на Северном полюсе. Как ты думаешь, я смогу вернуться в Лондон?

— О, конечно, все будет в порядке. Мы слушали прогноз — говорят, самое худшее уже позади. Поищи себе чего-нибудь на завтрак.

— Я хочу только кофе. — Она налила себе большую кружку кофе из кофейника, стоявшего на теплой плите.