Порой это удавалось ему весьма нелегко.
«Помню, как сейчас, всю картину моего спора с В. А. Аванесовым и Н. П. Брюхановым… — рассказывает Сергей Малышев, вспоминая, как Владимир Ильич редактировал проект постановления об организации передвижных хлебозакупочных и товарных пунктов. — Под давлением Аванесова Владимир Ильич переписал один пункт этого постановления. Я видел, что из-за этого пункта возникнут большие затруднения, будет стеснена инициатива, и запротестовал.
— Ну, как же вам написать? — спросил меня Владимир Ильич. — А так выйдет?..
— Нет.
— Почему?
Доказываю…
— Ну, а так выйдет?
— И так не выйдет, Владимир Ильич. Напишите же так, как было.
— Надо же соблюдать интересы ведомств, — замечает мне Владимир Ильич. — Ведь они возражают. Ну, вот так давайте напишем, как указал Брюханов.
Я говорю:
— Нет, я не ручаюсь, что из этого что-нибудь выйдет.
— Ну, вот еще слово прибавим…
Наконец я не вытерпел и говорю:
— Да, господи, ведь ничего же не выйдет из этого…
Владимир Ильич полушутя-полусерьезно прикрикнул на меня:
— Ну, господи, господи… Как же вам написать? Ну, ладно, вот так напишем. Хорошо?
— Теперь вот хорошо, Владимир Ильич.
— Ну вот, господи, господи.
И, положив карандаш, сказал:
— Ну кончено… Кончено…»
Даже явная неправота по отношению к нему не вызывает со стороны Ленина грома и молний. Характерна приписка, сделанная им в письме начальнику Центрального статистического управления П. И. Попову.
«Р. S. Добавлю, что Ваше письмо слишком полемично, — пишет он. — Я не против полемики, но ее надо выделять особо. Вы спорите против того, чего я не говорил и не думаю. Вы спорите так, будто я отрицаю пользу сделанного и т. п. Но я этого не говорил и не думаю».
Рядом с ним люди росли. Он не подавлял работников, а помогал им становиться умнее и деловитее, достигая этого прежде всего тем, что доверял им.
Людям, которые с ним общались, всегда было с ним интересно. Даже выслушав суровый разнос, человек не обижался, ибо знал, что за этим не стоит ничто личное, мелкое, мстительное, знал, что, как только он исправит свою ошибку, Ленин о ней не помянет и, во всяком случае, никогда ею не попрекнет.
Весь двадцать первый и большая часть двадцать второго года были заполнены выработкой начал новой экономической политики. Когда речь шла о деревне, Ленин требовал действовать «с величайшей, тройной осторожностью», «шаг за шагом, вершок за вершком», «по правилу: „Семь раз примерь, один — отрежь“», подходя даже к самым деловым, сугубо практическим вопросам — таким, к примеру, как работа продовольственных агентов, — с тончайшим проникновением в условия крестьянской жизни.
«Чтобы свобода была на практике похожа на свободу, — говорил он, — надо, чтобы взимание налога произошло быстро, чтобы взыскатель налога недолго стоял над крестьянином…»
В письме Ленину крестьяне Урусовской волости Веневского уезда Тульской губернии писали, что, когда стало известно об отмене разверстки и переходе к налогу, «в деревне будто постом наступила пасха». «Иная старуха всю зиму не подходила к окну, а тут на радостях даже на крылечко вылезла».
Настроение деревни круто переменилось. «Голосов против Советской власти уже не слышно, — писали крестьяне в газету „Беднота“. — Все заботы только об одном: как бы улучшить свое хозяйство и, узнавши наверняка о налоговом законе, посеять побольше, чтобы быть с излишками».
Разумеется, настроение это не было совсем уж всеобщим. Не говоря о тех, кто был заведомо враждебен к любому мероприятию, если только оно исходило от Советской власти, было немало «пережидающих», смотревших искоса и недоверчиво, опасавшихся, «а вдруг политика обманет», говоривших: «На посуле, как на стуле, далеко не уедешь».
Надо было переломить эти настроения. Надо было доказать крестьянину, что партия признает новую экономическую политику, как то говорил Ленин на Десятой партийной конференции в мае двадцать первого года, «установленной на долгий, рядом лет измеряемый, период времени», «всерьез и надолго».
В телеграммах, рассылаемых на места, в письмах к местным партийным организациям Ленин и Центральный Комитет ставили перед всей партией задачу: понести в деревни и села понимание того, что делает Советская власть для восстановления крестьянского хозяйства.
Для этого ЦК предлагал проводить беспартийные крестьянские конференции и деревенские сходы. Коммунист на сходе должен ставить вопросы практически, охватывая интересы данной деревни, села, волости. Он обязан найти с крестьянством общий язык и внимать не собственным резонам, а внимательно вслушиваться в то, о чем думают и что говорят крестьяне.
Вытравить «разверсточный азарт», как называли тогда въевшуюся привычку к командованию крестьянином, было нелегко.
«…С мест несутся жалобы на политику земельных отделов и других органов Советской власти, — писал Ленину заместитель наркома юстиции П. А. Красиков. — Ваше правило щадить середняка не соблюдается…»
«Знаю, — отвечал Ленин. — Безобразие. Что еще придумать? „Манифест“? Или особый „декрет“? Или в суд?»
Ленин, автор глубокого исследования капиталистического развития России, создавший совершенно новую методику изучения процессов расслоения деревни, как никто знал русского крестьянина, видел двойственность души середняка, понимал все опасности роста кулачества в условиях нэпа. И вместе с этим крестьянство, по удачному определению А. В. Луначарского, было для Ленина не только объектом его политики, но и ее субъектом, совершенно родной ему частью революции.
Ибо Ленин и знал, и любил крестьянство, крестьянский ум, крестьянский разговор, тех крестьян, что у него бывали. Без этой любви, одной лишь голой мыслью, голой политикой, голым экономическим расчетом он не смог бы создать свое учение о крестьянстве, как союзнике пролетариата.
Только благодаря этой любви расслышал он в метаниях и гении Льва Толстого голос крестьянской революции, протест и отчаяние миллионов и миллионов крестьян.
В. Д. Бонч-Бруевич рассказывает, как он, проходя по Кремлю, встретил Ленина. Они остановились у памятника Александру II, залюбовались открывавшимся от него видом Замоскворечья.
Вдруг Ленин круто повернулся и, глядя в сторону Ивана Великого и Успенского собора, спросил:
— Толстого где предавали анафеме, когда отлучали от церкви?
— В Успенском соборе прежде всего, — сказал Бонч-Бруевич. — А потом, как полагается, во всех церквах.
— Вот тут-то бы и надо поставить ему памятник, — воскликнул Ленин. — Вот этого снести, — он указал на порфироносную фигуру Александра II, — все это преобразить — и сюда Толстого! Толстого, обличающего церковь, громящего царей, бичующего богатства, собственность, роскошь…
5
При выработке законов, отвечающих основам нэпа, чрезвычайно важно было, чтобы новые законы не напластовывались бы на старые, а представляли собой элементы действительно нового, притом стройного, ясного и единого законодательства. И, наверно, нигде это не было столь насущно, как в запутанном издревле, а после революции еще более запутавшемся крестьянском землеустройстве.
Вопрос о новом своде законов о земле в конце двадцать первого года был поставлен на обсуждение Девятого съезда Советов, но предварительно его обсуждали на совещании беспартийных делегатов, среди которых было два или три рабочих, остальные же — крестьяне от сохи. Именно «от сохи», от деревянной сохи, носившей почему-то прозвище «Андреевна».
Мне не пришлось быть на этом совещании, но существует его стенограмма. Сохранились живые и яркие воспоминания участников, несколько репортерских отчетов.
Происходило оно в Кремле. Поначалу все так шумели, так перебивали друг друга, что кто-то даже закричал: «Товарищи, да на волостном сходе не бывает такого беспорядка». И когда появился Калинин, упросили его взять на себя председательство.
