Он попросил у начальника дивизиона разрешения сходить на квартиру за своим сундучком. Начальник разрешил, но дал ему двух сопровождающих военморов с винтовками, опасаясь, что комендант может попытаться умыкнуть обратно похищенную драгоценность. Леша шел между двумя товарищами, думая, как он увидит ненавистную ему теперь Иришу и как холодно распростится с ней.
Ириша отворила ему дверь. Увидя Лешу в необычном наряде и двух суровых военморов с ружьями, Ириша отступила и побледнела:
— Что это, Алексей Васильич? За что вас?.. — Она недоговорила.
Леша горько усмехнулся. Ничего эта глупая, как курица, девчонка не понимала и не могла понять. Она думает, что Лешу Ширикова арестовали и водят под конвоем.
— Ошибаетесь, Ирина Тихоновна, — сказал он сурово, — мы еще повоюем. Довольно мне при тыловых обозах околачиваться. Я теперь военный моряк Красного Рабоче-Крестьянского Флота! Прощайте! — Он взял под мышку сундучок и протянул Ирише руку дощечкой — Не поминайте лихом! И пущай мой зуб вам больше не досаждает. Желаю вам дружка с подходящим зубом!
Ириша машинально пожала ему руку. Один из моряков, подмигнув, обронил Ирише:
— Не плачьте, барышня! Он вернется до вас после первого геройского боя.
Леша вышел с товарищами на улицу. Ириша подбежала к калитке и смотрела вслед уходящим морякам. В туманных глазах ее было задумчивое недоумение.
В машинном отсеке пылал ослепительный белый свет подвешенной к потолку лампы. Над головами по палубе глухо гремели шаги и рокотал якорный анат. Истребитель подрагивал на волне, и в подрагивании чувствовались напряжение и тревога. Резко провыла сирена, и, заглушаемый гулом моторов, прокатился бас Сердюка:
— Отдать кормовой!
Звякнул телеграф, и стрелка указателя стала на «малый вперед». Гордюшенко включил сцепление. Высокий рев стал ниже, истребитель дрогнул и пошел. Леша с блестящими глазами упивался впечатлениями первого морского похода.
— Куда едем? — спросил он у Гордюшенко.
— Едем! — передразнил Гордюшенко. — Вторую неделю флотскую форму носишь, а говорить по-человечьему не научился. Это девки на фаэтонах ездют, а моряки ходют. Понял? А куда идем, туда и придем. Ты это себе на носу зачекань. Про это начальник знает, а нам, машинным духам, одно полагается — верти машинку на столько оборотов, сколько от мостика закажут. Куда идем, до этого нашего интересу быть не должно. Понял?
— Угу, — ответил Леша и хотел все же высказать удивление, почему команда не должна знать, куда идет, но не успел. Телеграф звякнул и снова стал на «полный вперед». И сейчас же случилось непонятное. Палуба вырвалась из-под ног Леши, он сел и гулко хватился головой о заднюю переборку. Ощущение могучего и стремительного движения наполнило все его тело.
— Что это? — растерянно спросил он у Гордюшенко, потирая затылок.
— Привыкай, — равнодушно заметил Гордюшеико, — истребитель, он тебе не биндюг. Когда на полный ход, так держись за воздух, а то улетишь.
Ревели моторы. За тонкой обшивкой рычала и плескалась взмятенная вода, и все летело вперед, пробивая упругость воды и воздуха.
— Можно наверх глазком взглянуть? — спросил Леша.
— Глянь, — снисходительно разрешил Гордюшенко, — только черта ты там углядишь. Ночь да вода.
Леша вскарабкался по трапику и высунулся из люка. Кругом была синяя пустота, пробитая золотыми гвоздиками звезд. В лицо бил необыкновенный ветер. Он был твердый и как будто тер глаза наждаком, вызывая слезы. Матово поблескивали верхушки валов и двумя ревущими стенами подымалась и опадала за бортом пена. От ее вихря кружилась голова, и Леша спустился вниз.
— Протри моторы! — приказал Гордюшенко, перебрасывая Леше ветошку.
Начальник дивизиона стоял на мостике, наклонясь над слабо освещенной картой, по которой карандаш проложил прямую линию курса. Истребитель шел средним ходом в густом и липком, как сметана, тумане. Из морской бездны тянуло острым предрассветным холодком. Начальник дивизиона выпрямился.
— Дойдем до точки, Сердюк, и будем ворочать на обратный, — сказал он, — оперативное задание выполнено, продолжать разведку, в такой непроглядице нет смысла. А посудинка работает неплохо, — тьфу-тьфу, не сглазить. На полном ходу узлов тридцать выжимали.
— Добре ходим, — прогудел Сердюк, и, кашлянув, бросил рулевому: — К повороту!
— Есть к повороту.
По носу промелькнула вешка. Начальник дивизиона засек крестик на линии прокладки и скомандовал:
— Поворот шестнадцать румбов. Курс двести семьдесят три.
— Лево на борт! — грохотнул бас Сердюка.
Мягко зарокотал штурвал, перекладывая руль. Истребитель, резко кренясь, описал короткую дугу и выпрямился. Стрелка картушки уперлась в цифру 273.
— Так держать!
— Есть так держать.
Липкая сметана вокруг истребителя из голубой медленно становилась светло-серой. Начиналось утро. В серой пелене пошли, прослаивая ее, перламутровые отливы, потом, вся она порозовела. Вода стала почти черной и прозрачной. С мостика было видно, как от бортов из глубины выплывали серебряные пузыри. Но по-прежнему в десяти метрах от штевня все смыкалось в непроницаемую муть.
— Хорошо, что море пустое, — проворчал начальник дивизиона, раскуривая трубку, — прежде в Азовском в таком тумане большими ходами не разгулялись бы. Давно бы к кому-нибудь в трюм заехали.
— Беспременно, — ответил Сердюк, — до войны тут разные посудины стайками, под ручку гуляли, как барышни на бульваре.
Истребитель резал волну, медленно переваливаясь с борта на борт. Туман из розового переходил в алый. И вдруг в глаза ударил слепящий оранжевый блеск. Истребитель словно выпрыгнул из туманной мглы в яркий солнечный свет, в нежащую синеву, в горячее мерцание солнечных бликов на гребнях.
И в ту же секунду сорвался взволнованный вскрик сигнальщика:
— С правого борта, курсовой восемьдесят, силуэт!
Начальник дивизиона неторопливо вытер стекла бинокля и поднял его к глазам. Расставив ноги и плотно поджав губы, он долго всматривался и, опуская бинокль, лениво протянул:
— Бе-елые! Эсминец типа «Строгий». Полный ход!
Сердюк нажал педаль машинного телеграфа. Истребитель взревел и наполовину выскочил из воды. Начальник дивизиона ухватился за поручни и улыбнулся. Ход эсминцев типа «Строгий» по проектным данным — тридцать два узла.
Но машины у белых изношены и обслуживаются разной шушерой, вроде гимназистов и кадетов. Следовательно, из тридцати двух нужно вычесть приблизительно десять. Остается двадцать два, а истребитель спокойненько держит тридцать. Белые могут болтаться за кормой, пока им не надоест. Дистанция сейчас семьдесят пять кабельтовых. Значит, минут десять белые могут поразвлекаться учебной стрельбой по быстроходной цели. Пусть! Это забавно и помогает боевому воспитанию команды. Попасть на такой дистанции в идущий полным ходом истребитель мало шансов даже для призового артиллериста. Итак, начинаем!
И, как бы в ответ на жест начальника дивизиона, над миноносцем, густо окутанным дымом из всех труб, мигнула белая вспышка залпа.
Начальник дивизиона считал секунды, ногой отстукивая по палубе. «Десять… тринадцать… шестнадцать… Вот сейчас». На семнадцатой секунде пронзительный визг сверлящих воздух стальных болванок захлебнулся. В двухстах метрах за кормой истребителя из воды, как по мановению фокусника, выросли три стеклянно-зеленых пальмовых ствола с пушистыми белыми кронами. И с шипением рассыпались.
— Для первого залпа неплохо, — усмехнулся начальник дивизиона. — Боевую тревогу! Информировать машинную команду, что ведем бой с миноносцем и требуется держать ход.
Миноносец вторично блеснул залпом. Прислуга орудия и пулемета промчалась к своим местам. Начальник дивизиона засмеялся.
— Пулемет отставить! Орудийный расчет остается на местах, пулеметчикам сойти вниз. Это целесообразней. Они отстают с каждой минутой, — пояснил он, указывая в сторону миноносца.