Во Франции русская община увековечила память о пребывании четырех экспедиционных бригад. В их честь на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа был воздвигнут храм Успения Божией Матери работы архитектора A.A. Бенуа. Творением рук этого мастера является и храм Воскресения Христа на русском воинском кладбище Сент-Илер-Ле-Гран. Русские, оставшиеся в Алжире, также успели увековечить память павших товарищей, установив небольшой памятник на местном военном кладбище. Он сохранился до сих пор.

…Помимо бывших военных алжирская земля стала второй родиной и для сугубо штатских людей, к примеру ученых… Талантливые люди всегда оставляют добрый след в истории. Но жаль, если слава их множит славу не Отечества, а другой страны. Без преувеличения можно сказать: никто во Франции, да, пожалуй, во всей Европе, не знал лучше пустыню Сахара, чем французский гражданин, но русский до мозга костей человек Николай Николаевич Меньшиков. О нем корреспондент «Труда» В. Прокофьев в свое время узнал от российских выходцев, которые давным-давно волею судеб оказались в Париже и пустили там свои корни, находя душевную поддержку на православном Трехсветительном подворье. Николай Николаевич, глубоко верующий человек, долгие годы был там старостой, ну а в почтенном своем 90-летнем возрасте от хлопотных, так сказать, организационно-церковных дел отошел, уступил место тем, кто помоложе.

Не без душевного трепета шел В. Прокофьев в дом почетного профессора Сорбонны, носителя высочайшей академической награды Франции, которая присуждается высшим национальным советом по научным исследованиям и техническому прогрессу. Да и не без гордости за Россию, щедро одаривавшую на протяжении бурного XX века Европу и Америку, Азию и Африку людскими бриллиантами наивысшей пробы. «Сухопарый, крепкий для своего возраста человек встретил меня на пороге небольшой, но уютной квартиры в доме по соседству с набережной Сены. В гостиной — картины с российскими пейзажами, шеренги книг, по преимуществу русская классика, научные труды. Память ровесника века крепка. Он хорошо помнит отцовское имение Додоровское в Калужской губернии, где прожил до 13 лет. В третий класс гимназии поступил уже в Москве, куда семья перебралась на постоянное жительство. Ярки воспоминания 1917–1918-х годов, приезд на Брянский вокзал, ныне Киевский, и пушечная канонада — революционные отряды выбивали из Кремля засевших там юнкеров. Гимназию все-таки окончить успел и вместе с семьей отправился в Ростов-на-Дону поступать в эвакуированный туда из Варшавы в самом начале Первой мировой войны университет. Правда, на физико-математическом отделении успел отучиться всего лишь полгода, а весной 19-го его мобилизовали в белую армию», — рассказывал В. Прокофьев.

Неплохо разбиравшегося в технике студента определили инструктором в радиотелеграфную школу. Затем началось отступление под напором красных. Новороссийск, Крым. Там Меньшикова назначили на «Кронштадт» — военно-морской плавучий док, оборудованный по последнему слову тогдашней техники, на нем имелся даже литейный цех. Но дни Белой гвардии были сочтены, и это Меньшикову представляется закономерным.

— В начале Гражданской, во времена Корнилова, Алексеева, — делится своими мыслями Николай Николаевич, — настрой армии был высок. Но мало-помалу она начала разлагаться, пошли грабежи и прочие безобразия. К Перекопу Красная армия была уже многочисленнее и организованнее…

На борту «Кронштадта» через Константинополь 20-летний Меньшиков попал в Тунис, где находилось временное пристанище остатков Черноморского императорского флота. Так началась эмиграция. Перед тем как навсегда покинуть «Кронштадт», Николай получил кусок армейского сукна защитного цвета и командирское напутствие: российское достоинство держи высоко, и Бог тебе в помощь. Сукно перекрасил в немаркий черный цвет и справил себе костюм у местного портного. Ну а напутствие пронес через всю жизнь. Лето и осень 1921 года отработал на сельхозмашинах на тунисских плантациях, а затем «зайцем» на пароходе перебрался в Марсель. Оттуда — в Париж, чтобы продолжать прерванное войной дело — университетскую учебу.

— Записался я в Сорбонну на отделение естествознания, — рассказывал Николай Николаевич. — Денег практически не было, а надо было и жить, и что-то есть. А у меня ни родных, ни близких в Париже. Вопрос с одеждой на время учебы был решен — носил «кронштадтский» костюм. Но мир не без добрых людей. В те годы таким, как я, помогали князь Георгий Евгеньевич Львов, бывший председатель Временного правительства, и один из руководителей русского коммерческого флота Михаил Михайлович Федоров. Они выискивали деньги, где могли, чтобы русская молодежь в эмиграции имела возможность получить образование. Благодаря их стараниям был и у меня свой угол — маленькая комнатка со спартанской обстановкой и утварью: постель, железный стол, чашка и кувшин с водой. На день покупал себе багет (батон хлеба граммов 200–250) и самые дешевые яблоки. Утром съедал треть багета, одно яблоко и бежал в университет. Книг у меня своих не было. Поэтому после занятий оставался в читальне. Когда она закрывалась, мчался в соседнюю библиотеку, которая работа допоздна. Вечером доедал багетку с парой яблок. И так несколько лет. Время от времени удавалось перехватить бесплатный обед. Но, знаете, несчастным, ущемленным себя не чувствовал. Все шло в охотку. Молодость!

В 1924 году блестяще закончившему Сорбонну молодому геологу сделали предложение, которое определило всю его дальнейшую судьбу, — отправиться с группой военных топографов из географической службы в Сахару. Три месяца в бесконечных песках и потрясший его своей красотой алжирский оазис Бени-Аббес сделали свое дело. Он был покорен величием пустынь, а стремление раскрыть их тайны стало главной страстью в его жизни. И когда подружившиеся с ним французские офицеры предложили совершить еще один поход, на этот раз в неизведанные юго-западные районы Сахары, он без колебаний согласился.

— Целью похода, — вспоминал Николай Николаевич, — было приструнить воинственных кочевников «рагибатов», которые добирались аж до Судана, грабили негритянское население, угоняли рабов, творили прочие безобразия. Под нашим командованием были так называемые «меаристы», сахарские роты, состоявшие также из кочевников, но свободных, скажем цивилизованных. Наподобие наших казаков. Им давали оружие, боеприпасы, а всем остальным — провиантом, верблюдами — они должны были обеспечивать себя сами. Долго мы странствовали, в конце концов настигли супостатов, проучили их как следует и отбили пленников. Я же попутно собрал редчайший геологический материал, который привез в Париж, чем весьма порадовал моих коллег по университету.

С тех пор, то есть практически с 1924 года, Николай Николаевич попросту пропадал в североафриканских песках, которые он тщательнейшим образом исследовал от Атлантики до Евфрата. И как заслуженный результат — опубликование ценнейших научных работ, докторская степень, членство в высшем академическом штабе Франции — Национальном центре научных исследований.

Где еще могла застать Меньшикова война, как не в Сахаре? Когда союзное командование в 1941 году решило переводить войска с запада Африки на север, встала проблема: морской путь был опасен из-за активно действовавших фашистских подводных лодок, сушей — свыше тысячи километров по пустыне. Требовалось срочно найти надежные источники воды по пути возможного следования колонн. С этой целью командование отрядило Меньшикова и его помощников. Теоретические расчеты ученого о наличии артезианской воды в меловых отложениях блистательно подтверждались.

Для войск пустыня стала открытой, а Меньшиков создал в полюбившемся ему еще в начале 20-х годов оазисе Бени-Аббес, что на территории нынешнего Алжира, научно-исследовательский центр по изучению Сахары. Там он и проработал вместе со своими коллегами вплоть до получения Алжиром независимости.

Благодаря настойчивым усилиям Николая Николаевича между учеными Франции и СССР был установлен обмен информацией о Сахаре, образцами пород, минералов и органических остатков.