Эти разделяющие силы действуют наряду с другими, под­робно описанными социологами. Нас в данном случае интере­сует одиночество не как социальный феномен, но как личный и индивидуальный опьгг. Нам хотелось бы понять, как оно возникает, почему поражает одних людей и не затрагивает дру­гих, почему в определенных возрастах оно проявляется интен­сивней и как смягчить его и, может быть, предотвратить.

Один не значит одинок

Несмотря на свои очевидные проявления, одиночество далеко не простой феномен. Быть одиноким — совсем не одно и то же, что быть в одиночестве. Мы остаемся в оди­ночестве по своему выбору. И даже если это не результат нашего выбора, оставаясь наедине с собой, можно сохра­нить продуктивность, а вот одиночество по определению недобровольно и связано с тревогой и неудовлетвореннос­тью. Для многих видов работы, для некоторых видов отды­ха и просто для того, чтобы подумать и помечтать, нужно оставаться одному. Нравится это нам или нет, но быть фи­зически одному часто очень важно и ценно. А вот в одино­честве заключена только печаль.

[197]

Мы можем испытывать одиночество в толпе, прижима­ясь к людям в переполненном автобусе или вагоне подзем­ки, сидя бок о бок за стойкой бара или в кинотеатре. Физи­ческая близость с другими людьми может обострить одино­чество. Одинокому все окружающие кажутся занятыми сво­ими делами, людьми и Жизнью; никто не одинок, кроме него самого. И однако многие их тех, кого он считает сча­стливчиками, на самом деле в браке, семье более одиноки, чем если бы жили одни.

Одинокий человек может пожаловаться, что никто не звонит ему в дверь или по телефону, однако, когда человек окружен семьей и тем не менее испытывает чувство одино­чества, он выберет другие слова. Он скажет, что в доме, полном людей, ему не с кем поговорить, его никто не по­нимает, никому до него нет дела.

Мы уже говорили в другой связи о механизме проекции, подсознательном способе проецировать на других недостат­ки, которые нам не хочется замечать в себе. Одиночество часто связано с проекцией. Одинокий индивид, который жалуется, что он никому не нужен, на самом деле говорит, что ему ни до кого нет дела. То, что он сам творец своего одиночества, ему признать очень трудно.

Но какая разница, возникло ли одиночество в результа­те поведения самого человека или как следствие холоднос­ти окружающих или каких-то других внешних обстоятельств? Какова бы ни была его причина, оно равно болезненно. Больше того, какова бы ни была причина одиночества, ник­то, кроме самого страдальца, не в силах его вылечить.

Объективные обстоятельства могут вносить свой вклад в одиночество: всякий чувствует себя одиноко в незнакомом месте, вдали от привычных мест и людей, но это одиночество временное, обусловленное ситуацией. Однако если индивид достаточно долго находится в незнакомом месте и по-пре­жнему ощущает глубокое одиночество, тогда это внутреннее одиночество, которое можно испытать в любом месте. Такое одиночество человек берет с собой, куда бы он ни направлял­ся. Такой тип одиночества или отчужденности может указы­вать на глубокие психологические нарушения. Тревога, свя­-

[198]

занная с таким одиночеством, может быть успешно скрыта от окружающих, как и связанные с ней фантазии, и тогда мы видим только вежливого сдержанного человека.

Истинное одиночество — это фундаментальное ощущение оторванности от людей. В своей сути это отказ от удовлетво­рения глубочайшей потребности, которая есть у всех, — потребности в связях и отношениях, в привязанности, в том, чтобы любить и быть любимыми.

Отсутствие любви

Сказать, что одиночество — это отсутствие любви, как будто утверждать очевидное. Но если мы вспомним нашу формулировку любви как привязанности, некоторые мо­менты перестанут быть очевидными. Муж и жена могут все время ссориться, у них негативная привязанность, но это привязанность, и что бы они ни испытывали, они не оди­ноки. С другой стороны, муж и жена могут не произносить ни одного невежливого слова, но идти своими путями, быть равнодушными и отчужденными. Один из них или оба при этом болезненно одиноки в пределах внешне безупречного формального брака.

А другой человек, не состоящий в браке, не имеющий семьи, живущий одиноко и в стесненных обстоятельствах, может развить так много разнообразных удовлетворитель­ных привязанностей на уровне дружбы, что не будет осоз­навать своего одиночества.

Потребность быть привязанным к другим людям заклю­чена глубоко внутри нас, это часть нашей человеческой природы. У человека очень длительное детство и состояние беспомощности, что усиливает зависимые отношения. Кроме того, человек как индивид обладает способностью осозна­вать себя и свою идентичность, и в западной культуре эта способность обретает особый смысл, какого мы не находим в примитивных или восточных культурах.

На западе мы меньше видим себя членами группы и боль­ше индивидами. Однако наша индивидуальность остается

[199]

под вопросом, пока ее не признают другие люди. Ребенок в два-три года начинает требовать признания себя в качестве индивида, когда нарушает правила, отказывается приходить, когда его зовут, не слушается маму; использует слово «нет» как утверждение своей индивидуальности. Вызывающее поведение подростков — это тоже по преимуществу при­знание своей индивидуальности, своей личности.

Но в вакууме индивидуальность утвердить трудно. Ее существование должны подтвердить другие люди, их реак­ция на нас убеждает нас в нашей собственной тождествен­ности. К тому же нам хочется, чтобы люди реагировали на нас положительно, чтобы мы знали, что нравимся им, что мы им интересны и достойны их внимания.

В основном внимание, которое мы получаем и уделяем во время работы, формализованное, институциональное. Мы приветствуем друг друга словами: «Доброе утро, как пожи­ваете?», и ответ нас обычно не интересует; больше того, мы относительно уверены, что и другие не очень нами интере­суются. У большинства из нас в повседневных отношениях почти не бывает возможности выразить глубокие чувства. Для выражения таких чувств нужны интенсивные отноше­ния, такие, которые помогают нам осознать себя как инди­видуальность, как личность. Мы стремимся к таким отно­шениям. И когда не находим, чувствуем себя одинокими.

Прогресс индивида

Несмотря на то, что подчеркивается необходимость быть индивидуальностью, жизнь не готовит нас к этому. С само­го начала мы пребываем в группах — в семейной, сосед­ства, в церковной или в воскресной школе, в загородном клубе или в летнем лагере, в начальной и средней школе и, если поступим в колледж, в многочисленных группах, ко­торые там возникают. Люди живут группами — в общежи­тиях, в студенческих братствах, в женских группах, в учеб­ных группах и в спортивных командах, в группах различной внеучебной деятельности. Университетские городки кишат

[200]

всевозможными группами, и каждый принадлежит к одной или нескольким группам. Даже отъявленные нонконфор­мисты, которые не хотят присоединяться ни к одной из групп, составляют особую группу неприсоединившихся. В колледже возникает проблема, как бы уйти от окружаю­щих, чтобы иметь возможность поучиться.

И вдруг в день вручения дипломов все эти группы рас­падаются, разлетаются по всем направлениям, в родные города и поселки, устремляются к месту работы, к браку, к отдельной и индивидуальной жизни. Именно первый год после окончания колледжа учит молодых людей, что зна­чит быть индивидом, быть в одиночестве, без смягчающе­го, пружинящего членства в какой-нибудь группе.

Молодые люди, живущие в небольших городах, возвра­щаются домой только для того, чтобы уехать в большой город, где больше возможностей найти работу и вступить в брак. Для большинства возвращающихся в большой город, как и для тех, кто покидает дом ради такого города, нет группы, нет соседства, нет человеческой общины, в кото­рую они могли бы вписаться. Город слишком велик, чтобы считаться общиной, горожане слишком подвижны, слиш­ком высоко ценят свою личную жизнь в тесных квартирах, чтобы жильцы одного дома или квартала образовали такую дружескую общину.