Никто не знал, сколько фашистов засело в здании. Может, десяток или два. Несколько минут назад туда прорвались еще четверо. Окровавленные, оборванные, страшные – их выдавили из заброшенного сквера на задах больницы – деваться фашистам было некуда, побежали к своим, сидящим в западне. Поначалу их было семеро, но двое полегли на площади, а третий был снят прицельным выстрелом уже в проеме. В оконных глазницах на втором этаже мелькали тени, потрескивали автоматные очереди. Иногда вылетали гранаты – но взрывались там, где уже давно не было живых. Уцелевшие штрафники растянулись по периметру, прятались за деревьями, за кустами, за обломками техники. Кто-то засел в одноэтажном здании напротив. Двое бойцов, приставив к стене лестницу, пытались взгромоздить на крышу станковый пулемет Горюнова на колесном станке. Импровизированный штаб разместился за оградительным бетонным блоком, окрашенным в полоску. Ругался восьмиэтажным, витиевато закрученным матом комроты Кумарин, созывал командиров отделений, выражал крайнее недовольство – за каким, собственно, хреном их подвигло погибнуть почти всех?

– Ткаченко, выполняйте! – слегка заикаясь (видимо, контузило), выкрикивал Кумарин. – Берите людей! Обойти здание, изучить возможность проникновения внутрь!

– Товарищ капитан, – хрипел кто-то, – пытались уже! Там ограда и сквер, не развернуться! Они бросают гранаты нам на головы! Трое уже погибли! Они сами не смогут там выйти – пожарный выход в той части здания, где… пожар! А из окон полезут – там Канторович с пулеметом и еще четверо наших…

– Ткаченко, выполняйте! Вы поняли приказ?!

Царила полная неразбериха. Все перемешалось – штрафники, остатки комендантской роты, взвода связи, какие-то штабные личности с зелеными от переживания физиономиями. Два взвода штрафников понесли тяжелые потери, третий представлял еще что-то боеспособное, но людей разбросало, лежали, придавленные к земле, и собрать их под огнем во что-то стройное и маневренное было невозможно. Зорин лежал в воронке, вырытой разорвавшейся миной, недалеко от угла здания, выковыривал грязь из затвора ППШ. Чертыхался Игумнов и тоже выковыривал грязь – только из уха. Стучал по нему грязной ладонью, хмуро прислушивался, опять стучал.

– Оглох, что ли? – покосился на него Зорин.

– Да не, сам не понимаю, – пожал плечами Федор. – То слышу, то все дрожит и затухает. Чертовщина какая-то. За ранение не прокатит?

– А что? – не понял Зорин.

– Как что? – удивился Игумнов. – За ранение освобождают от наказания, снимают судимость, отправляют на лечение, а потом – в родную часть.

– Размечтался, – хмыкнул усатый Костюк, лежащий за пнем, – лучше пальчик порежь. Или выбеги вон туда, – он кивнул на усеянный телами пустырь, – бок подставь, глядишь, и заштопают.

– Не вижу особой разницы, где воевать, – подал голос рассудительный Гурвич, лежащий за Костюком, – ему было лет тридцать пять, носатый, с глазами навыкате. – Там пристрелят, здесь пристрелят, какая разница? Ну, побегаешь неделькой дольше – принципиальная разница?

– Так какого же хрена тебя еще не пристрелили? – крякнул Костюк. – Месяца полтора уже в штрафниках обретаешься, нет? Тебя даже ранить-то толком не могут.

– А я на рожон не лезу, – ухмыльнулся Гурвич и начал растирать кулаком покусанную кровопийцей щеку. Покосился на Зорина: – Не бойся, не трус. Просто ненавижу этот ложный ура-патриотизм и расейское шапкозакидательство. Вместо того чтобы думать, мы хватаем пустую винтовку и радостно прем на танк – тупо гибнем и считаем, что таким чудовищным образом поднимаем престиж советского человека.

– Ты иудей, что ли? – проворчал Зорин.

– Да какой я иудей, – фыркнул Гурвич. – Даже на интеллигента не тяну. Чертежником был на заводе машинных агрегатов…

– Ну, слава тебе господи, хоть на интеллигента он не тянет, – проворчал Костюк. – Вот только интеллигентов нам тут и не хватало. А ты кто по происхождению, парень? – повернулся он к Зорину: – Из рабочих, крестьян?

– Интеллигент, – проворчал Зорин. Все заржали.

– Что-то не похож, – хмыкнул Костюк.

– Сам удивляюсь…

Набежала фиолетовая туча, усилился ветер. С новой силой разгорелся пожар в правом крыле. Затрещала крыша. Откуда-то возник прихрамывающий, потерявший фуражку Шалевич – военком штрафной роты. По лбу из незначительной раны стекала кровь. Жилы на шее судорожно бились, раздувались крылья ноздрей. Он присел за деревом, с которого взрывом ободрало кору, вытащил из кобуры наган образца 1895 года.

– Ну что, бойцы! – прокричал хрипло, обозрев залегших бойцов. – Добьем фашистскую нечисть? А ну, поднимайся, за мной, в атаку!

– Вот неугомонный, – проворчал Гурвич. – Какой резон атаковать? Полежать спокойно не даст…

Оперся на приклад, начал подниматься – не спешил рядовой Гурвич бросаться в гущу событий. Атака на штаб, захваченный фашистскими диверсантами, была, мягко говоря, не самым удачным решением проблемы. Многие даже выбежать из-за деревьев не успели – полегли под шквальным огнем. Остальные вынеслись на пустырь перед зданием и стали судорожно искать укрытие. Огонь был таким плотным, что не давал даже добежать до разбитого грузовика санчасти. Зорин распластался за мертвой лошадью – какое ни есть, а укрытие. Солдаты пятились, ведя хаотичный огонь. Раскатисто стучал пулемет – пули кромсали пустырь, выворачивали гравий, терзали мертвые тела.

– Твою мать, вот попали… – подполз Игумнов с винтовкой, юркнул за разбитую телегу, уставился, озадаченно почесывая затылок, на мертвого военкома Шалевича, у которого из глазной впадины сочилась кровь, а под затылком расплывалась целая лужа.

Зорин озирался. Костюк ошпаренно моргал из-за дерева, в траве под ним копошился Гурвич, отползал, загребая рукой, словно забыл, что не в бассейне. Фашистский пулемет не унимался, припадок одолел – долбил и долбил по пустырю. В дуэль вступил станковый Горюнов – взгромоздили-таки на крышу! Мишени пулеметчик особенно не выискивал, выворачивал кладку, рамы, бил уцелевшие стекла. Кто-то вскрикнул в здании – нашла пуля героя.

– Что он делает, придурок? – ворчал Игумнов. – По пулеметчику надо стрелять… Вон он, гад, в окне маячит – на втором этаже, балкон его удачно прикрывает…

Пулеметчик словно услышал его – перенес огонь. С балкона посыпалась штукатурка, сломалась балясина, рухнула на землю. Глухой вскрик – и вражеский пулеметчик заткнулся.

– Ходу, Леха, – спохватился Игумнов, выкатился из-за телеги и кинулся прочь из простреливаемой местности. Зорин подхватил автомат и тоже побежал. Выскочили из укрытий еще несколько человек…

Затишье продолжалось секунд пятнадцать. Мертвого пулеметчика сменил живой, прошелся по тем, кто не успел попрятаться, и принялся долбить по крыше, где за дымоходом укрылся расчет «Горюнова». И снова все вернулось на исходную. Штрафники лежали в укрытиях метрах в семидесяти от фасада, ругались, зализывали раны. По округе расплывался удушливый дым. Люди кашляли, дышали через рукав. Под напором ветра пожар разгорелся, дым валил клубами. Просела крыша в правой части здания, обрывались перекрытия. К счастью, ветер сменил направление, дул теперь в другую сторону, дышать стало легче. Замолкли оба пулемета, настало затишье. Стонали раненые. Подстреленный в живот боец выбрался из-под трупа товарища, пополз боком под защиту деревьев. Мелькнула юбочка, Зорин проморгался – нет, не почудилось! Имени санинструктора он пока не знал – молодая девчонка, маленькая, плотненькая, в пилотке, натянутой на уши, гимнастерке со стоячим воротом и юбке блеклого серо-коричневого цвета, – прижимая тяжелую сумку к бедру, бежала на помощь раненому.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.