– Жутко интересно, Павел Валерьянович, – похвалил я. – Но давай прервемся. Тело, разумеется, вскроют. Продукты, оставленные на столе и лежащие в холодильнике, проверятся на содержание ядов. Ничего вы там не найдете – сто процентов. Представьте ситуацию: собеседник посредством угрозы, например, под дулом пистолета, вынуждает потерпевшего принять яд. Деваться, собственно, некуда. Есть второй вариант – заставил сделать то же самое, но посредством обмана. А потом унес продукт.
– Зачем унес, – не понял Крюгер, – если вскрытие все равно покажет?
– Значит, не покажет, – пожал плечами Венька. – Распадется к чертям собачьим, все растительные яды распадаются, доказывай потом, что это умышленная смерть.
– Насильственная, – поправил я.
Удариться в философскую дискуссию нам не дали. Началось паломничество. Прибыли обозленные эксперты, поорали про затоптанные следы, покурили, обсудив вчерашний футбол, после чего не спеша занялись прямыми своими обязанностями. За экспертами на белой «Ниве» прикатил лично главный мент Рыдалова Неваляев Игнатий Филиппович – плотный пожилой мужик с ангельской физиономией бордосского дога и точно таким же характером. Угрюмо осмотрел покойника, всех присутствующих живых, особенно сотрудников уголовного розыска, потребовал соображений через час и отбыл. За шефом прикатила бригада из морга, а с бригадой – районный прокурор Каморин Игорь Витальевич, которому присутствовать у каждого трупа вовсе не обязательно. Об этом ему и намекнули в завуалированной форме, на что районный прокурор скрипнул зубами и лично пожелал осмотреть тело. Проделав вышесказанное, недоуменно поморгал, посмотрел на меня и спросил:
– Кто такой? Физиономия у него какая-то... неместная.
– Гарбус, – бухнул я.
– В смысле? – набычился прокурор.
– Фамилия такая, Игорь Витальевич, – пояснил прячущийся за моей спиной Крюгер. – А чем по жизни промышлял, когда-нибудь выясним.
Уж лучше бы он молчал в свой воротник. Говорить и дышать этим утром Крюгеру было противопоказано. Каморин нахмурился, потянул носом. Он явно находился в зоне поражения.
– Безобразие, товарищи офицеры...
– Только по понедельникам, Игорь Витальевич, – покраснел, как горбуша, Крюгер.
– А вы знаете, что люди хорошо сохраняются в спирте? – похлопотал за товарища Венька.
– Лучше, чем спирт в людях, – съязвил прокурор, обдал нас волной неприязни и убыл, пообещав, что непременно пригласит меня к себе.
– Держитесь, мужики, – хмыкнул один из санитаров, уносящих тело. – Если пронесет, будете счастливы, если влетит – будете мудрыми.
Но энергетика начальства пока не давила. Я не чувствовал себя кроликом, познающим удава изнутри. За «козырную» должность в этой проклятой провинции я не держался, а разносы начальства стали привычными. Когда я прибыл в городок четыре месяца назад, у меня имелся чемодан, карта Сбербанка и белый котенок с пятном на груди. Я подобрал его на вокзале в Красноярске. Не хотел он от меня уходить, вертелся под ногами, ластился, смотрел огромными умоляющими глазами. Пришлось засунуть в карман. Поселили нас с котом в доме убиенного моего предшественника – Кондратия Ивановича Мазурко, который пятнадцать лет проработал в должности начальника уголовного розыска, похоронил жену, а потом и сам погиб, когда неопознанный субъект выстрелил в окно. Не хотел мой Тишка заходить в дом. Съежился, ощетинился, шипел, как змея. Трижды перебрасывал я его за порог, а он драпал обратно, как от чумы. Два дня мы потом с котом на пару выпроваживали из дома злых духов, жгли мусор, мели, драили. Прокурор Каморин был первым, кто посвятил меня в специфику местной криминальной жизни. «Присматривайся, капитан. Наблюдать, наблюдать и еще раз наблюдать, как говорил академик Павлов. На доверительность населения можешь не рассчитывать. Люди здесь привыкли молчать. Они злопамятны, потомки ссыльных, зэков – полный интернационал: русские, украинцы, хакасы, немцы, евреи... Обзаводись стукачами, на рожон не лезь, и я тебя заклинаю как старший товарищ – много не пей! Сколько хороших людей в этой тмутаракани спилось...»
Про южный берег Уштыма я еще не упоминал. Городок Рыдалов – это не только четыре вышепоименованные улицы, на которых уровень преступности довольно терпимый. Самая клоака – напротив Тальниковой, через речку. Скопище бараков и частных завалюх, разбросанных по холмам и оврагам. Жизнь на уровне пещерной. Район прозвали очень метко – Убей-Поле. Милицию там не любят, и это мягко сказано. От Тальниковой через Уштым протянуты два моста – пешеходный и «комбинированный». На той стороне – непересыхающая грязь, тотальная разруха, помимо жилого района – консервный и рыбный заводы, цех по производству пластиковой тары (единственное предприятие, работающее на износ), фабрика народного промысла, мукомольный комбинат, песчаный карьер. Дороги в гари и копоти, постоянно чего-то лязгает, ежедневные мордобития, поножовщина, на которые работники уголовного розыска приглашаются, слава богу, не всегда, поскольку разыскивать там особо некого – все понятно, как мычание...
Но вот убийство хорошо одетого заезжего господина – явление в наших краях нечастое.
– Выстояли... – просипел Крюгер, когда испарилось начальство, труп переместился в морг, а в доме остались только мы да женщина за стенкой. Смотреть на Крюгера было страшно. Выпитое накануне не щадило человека. И без того не самое привлекательное в мире лицо превращалось в сушеный урюк. Добредя до холодильника, он всунулся туда по пояс, выудил початую бутылку минералки, обругав загребущих экспертов, свистнувших со стола перцовку. Можно подумать, в ней есть какой-нибудь яд! Да плевать ему на яд! В каждом лекарстве есть яд!
Венька украдкой подмигнул:
– Анекдот, Артем Николаевич. «А вот змея, товарищи экскурсанты, поймана во Внутренней Монголии. Почему такая страшная и сморщенная, говорите? А вы бывали во Внутренней Монголии? А она бывала...»
– О, злыдни... – застонал Крюгер, падая на лавку.
– Отличное средство от похмелья, товарищ старший лейтенант, – продолжал потешаться Венька. – Правда, для этого надо быть японцем. Делаете марлевую повязку, смачиваете ее в саке и активно дышите...
– А в Монголии, – поддержал я, – после пьяной ночи принято пить томатный сок с маринованными овечьими глазами. Отличный выпрямитель.
– А в Пуэрто-Рико, – наслаждался своим чувством юмора Венька, – режут половинку лимона и натирают ею подмышки. Но есть одна хитрость. Если вы находитесь в Северном полушарии, тереть надо по часовой стрелке, а если в Южном – то, соответственно, против. Иначе хоть затритесь...
До армянского антипохмельного хаша и русской бани-проруби мы не добрались. Крюгер издал нечеловеческий, берущий за душу стон и сжал виски мозолистыми ладонями...
Через два часа я пожаловал к непосредственному начальству – поднимался по расшатанной лестнице и думал, существует ли на свете посредственное начальство? Без стука вошел в приемную. Секретарша Изольда – чудо в перьях – держала пучок проводов и пыталась стянуть со шкафа металлическую коробочку, напоминающую модем. Стринги под джинсами в этот день были белые, в розовую крапинку. А в пятницу, если память не подводит, преобладали вечерние тона.
– Хм, – сказал я. Изольда резко повернулась, хлопнула глазами. Опять накрасилась так густо, что ничего не видит.
– Здравствуйте, Артем Николаевич, коробочку достаньте, пожалуйста.
– Да хоть звезду с неба, – я достал железку, в которую она воткнула один из проводов, подумала, воткнула другой и протянула мне, чтобы поставил коробочку обратно.
– Как-то странно, – удивился я, – неужели к нам подкрался технический прогресс?
– Очень памятливый компьютер, – похвасталась Изольда. – Из Абакана привезли. А еще ксерокс. Теперь мы можем собрать все наши архивы, которые пылятся где попало, и сжечь во дворе.
– А потом подождать, пока полетит профиль, – подхватил я, – и все содержимое этой коробки растворится в виртуальной пыли. Нет уж, Изольдочка, выбрасывать в наше смутное время ничего нельзя. Вы же не выбрасываете крышки от кастрюль, от которых почему-то отвалилась ручка? Или сломанные лыжи, дырявые сапоги, старые чайники с утюгами, перегоревшие пробки? Вдруг пригодятся?
