– Смотрите, немецкие самолеты! – вдруг закричал кто-то, и солдаты, вместо того чтобы разбегаться, недоверчиво задрали головы.
Из-за западного леса навстречу неторопливым бомбардировщикам-«Лавочкиным» неслись два небольших немецких истребителя. Об их принадлежности сообщали белые кресты на фюзеляже.
Дальше произошло нечто невероятное. На уцелевшем аэродроме в Темпельхофе готовили летчиков-самоубийц – вроде японских камикадзе. Немецкое командование даже не подозревало, что такое количество пилотов люфтваффе будет готово пожертвовать собой во имя рейха. Самолеты врезались в мосты, возведенные советскими саперами, таранили танковые колонны, железнодорожные станции. Эффект от этих действий был небольшим, но достаточным, чтобы раздражать советское командование.
И теперь немецкие истребители неслись наперерез тройке бомбардировщиков. Их намерения были вполне ясны. Советский пилот, следующий в центре ряда, попытался увести неповоротливую машину в сторону, но не успел. В небе прогремел оглушительный взрыв, и обе машины, разваливаясь на части, кувыркаясь, полетели вниз, рухнули за северным лесом. От последующего взрыва подпрыгнула земля.
– Вот сука!!! – не сговариваясь, взревели штрафники.
Строй бомбардировщиков распался. Второй немецкий истребитель заходил по широкой дуге, подыскивая жертву. Из-под облаков с ревом вывалился перехватчик «Петляков», спикировал на немца. Искрящие трассиры прочертили небо, вспыхнул хвост фашистского смертника. Он начал падать, но как-то выровнялся, попытался набрать высоту, но тут самолет завибрировал, горящий хвост просел ниже носа, пламя охватило половину фюзеляжа, и машину потащило вниз, на деревья. А перехватчик гордо помахал крыльями, сделал круг почета над местом крушения и удалился к себе за облака.
– Ну, слава богу, – ворчали солдаты. – Молодец, парень.
Чем глубже войска вгрызались в немецкую территорию, тем драматичнее вырисовывалось положение, в котором оказался противник и ни в чем не повинные штатские. Раздавленные и обгоревшие тела людей и животных валялись на проезжей части, в водоотводных канавах, в стороне от дорог. Солдаты отворачивались – трупы стариков, женщин, особенно молодых и привлекательных, не способствовали поднятию боевого духа. Вокруг громоздились перевернутые повозки, брошенная и подбитая артиллерией техника.
Немцы бросали не только убитых, но и раненых. Группа перевязанных солдат копошилась у обочины. Подняться и что-то сделать без посторонней помощи они уже не могли. Кто-то сматывал с себя окровавленный бинт, чтобы наложить свежий. У другого, лежащего под деревом, была полностью забинтована голова, оставлены лишь дырки для глаз. Раненые смотрели без эмоций, как мимо, не обращая на них внимания, идут вражеские солдаты.
Офицер, раненный в живот, сидел, прислонясь к лафету разбитого орудия, зажимал рану рукой и с неприязнью рассматривал приближающуюся колонну. Жуткие боли не мешали ему выказывать презрение к «ордам монгольских захватчиков», безнаказанно марширующим по его цивилизованной стране. Свободная рука шарила по траве, фриц приподнял автомат, пытался навести дрожащей рукой. Из колонны прозвучал одиночный выстрел – офицер обмяк, из дырочки во лбу заструилась кровь…
18-я и 20-я воздушные армии били все сильнее. Командующий артиллерией генерал Казаков выдвигал вперед дивизии артиллерийского прорыва. Батареи тяжелых орудий, включающие 152-миллиметровые и 203-миллиметровые гаубицы, беспрерывно вели огонь. Пространство между Берлином и стыком противоборствующих сторон сжималось, превращаясь в мясорубку. Все полевые лазареты в ближайшем германском тылу были переполнены ранеными. Врачей не хватало, кончались обеззараживающие препараты, не было воды. Освещение в немецких лазаретах вырабатывали динамики, прикрепленные к колесам велосипедов. Солдат с тяжелыми повреждениями уже не оперировали, занимались лишь теми, чьи ранения не были смертельными и позволяли быстро встать в строй. По госпиталям и лазаретам бегали офицеры с предписанием – формировать команды из легко раненных военнослужащих и немедленно отправлять на боевые позиции. Лютовали команды СС и полицейских батальонов – дезертиров ловили и безжалостно вешали на деревьях вдоль дорог.
Во всем этом было что-то нереальное, апокалиптическое. Маршевые колонны штрафного батальона шли по редкому лесу, готовые рассыпаться в наступающие шеренги, а по обочинам дороги на деревьях висели люди. Их было много, отчаянно много. Большинство несчастных было в форме вермахта, но попадались и гражданские, и мальчишки из гитлерюгенда… Солдаты отвернулись, проходя мимо худенького светловолосого паренька лет шестнадцати; в его глазах застыл ужас, а тело было скручено, словно штопор – он умирал мучительно, неохотно, цепляясь за последнюю каплю кислорода. На груди у повешенного болталась табличка. Подобные знаки, отпечатанные явно типографским способом, висели и на многих других казненных.
– Что там написано? – тянули шеи солдаты.
– «Я был трусом», – перевел Максим.
– Станешь тут трусом… – беззлобно бурчал Богомолов. – Мы сами в сорок первом как только в штаны не делали… Делали, делали, не спорьте, все прекрасно это помнят.
Сгущались сумерки. До городка Хайзенхольц, который планировалось отобрать у немцев к восьми вечера, оставалось несколько километров. Дорога сузилась, по обеим сторонам теснился густой лес… И на каком-то участке батальон уперся в непроходимую баррикаду из искореженного металла. Колонна немецкой техники несколько часов назад попала под огонь «катюш». Вырванные с корнем деревья, изломанные стволы, перепаханная воронками земля. Страшное месиво из разбитой, раскуроченной техники – легковые машины, бронетранспортеры, грузовики, легкие танки, санитарные фургоны. Все переплелось в одном винегрете – переломанная обгоревшая сталь, фрагменты деревянных бортовых конструкций, разбросанные вещи, окровавленные трупы, части тел, клочки одежды, чемоданы. Опрокинутая техника валялась вдоль обочин – видимо, выжившие после первого удара пытались спастись, развернуть машины или убраться подальше в лес. Солдаты разбегались, но удар гвардейских минометов был страшен – повсюду бугрились мертвые тела.
Реактивные установки не оставляли немцам ни малейшего шанса. В тот же вечер залпы «катюш» накрыли деревню Вульков, к которой немецкое командование подтягивало подкрепления – танковый полк 56-го корпуса генерала Вейдлинга, разведывательный батальон дивизии СС «Нордланд». Практически все дома в Вулькове были переполнены ранеными и уставшими немецкими солдатами. Подошедшие части готовились к маневру, но еще не покинули деревню. Реактивные снаряды прилетели внезапно. Деревня вспыхнула как соломенный стог. Взлетали в воздух дома, танки, грузовые машины, вспомогательная техника. Между домами метались солдаты, обезумевшие от страха и боли. Практически вся готовая к контрудару боевая техника была перемолота снарядами.
Паники добавило грозное «Ура!» наступающего штрафного батальона. Штурмовые колонны пронеслись по полю и ворвались в деревню, озаренную пожарищем. Выжившие немцы падали на колени, умоляли не стрелять. Пленных сгоняли к полуразрушенной мельнице на берегу мелководной речушки. С военнослужащими вермахта обращались прилично, с эсэсовцами не церемонились: били их прикладами, кулаками, получая от этого мстительное удовольствие, а если кто-то возмущался, то получал заслуженную пулю. Сопротивление оказывала лишь горстка эсэсовцев, собравшаяся вокруг хромого гауптштурмфюрера с перевязанной рукой. Они организованно отходили по центральной улице, прятались за вздыбленной техникой, огрызались автоматными очередями. На призывы прекратить эту дурость и сдаться отвечали руганью и плотным огнем. Кончилось тем, что отделению солдат пришлось отправиться в ближайший переулок, оттуда – на параллельную улицу, и минут через пять они забросали немцев гранатами и полили огнем из станкового ДШК. Никто не сдался. Немцы падали один за другим, а когда их осталось только трое, то не придумали ничего более умного, как закрыть собой от пуль раненного в обе ноги офицера…
