Я недостаточно компетентен, чтобы судить с этой точки зрения о сельском хозяйстве, но, по-видимому, и там наблюдается сходная картина. Наука о сельском хозяйстве активно развивалась задолго до рождения экологии, а потому проникновение в нее экологических идей идет медленно. Кроме того, фермер по самой природе своих методов должен изменять биоту гораздо более круто, чем лесничий: или охотовед. Тем не менее, и в сельском хозяйстве есть много недовольных, мечтающих о чем-то вроде «биотического земледелия».

Наиболее важны, пожалуй, новые доказательства того, что пищевую ценность урожая сельскохозяйственных культур нельзя измерять только тоннами — продукт плодородной почвы может быть не просто количественно больше, но качественно лучше. Пусть мы, накачивая истощенную почву привозными удобрениями, количественно увеличиваем урожай, это вовсе не значит, что мы поднимаем его пищевую ценность. Если это действительно так, то следствия должны быть настолько сложными и далеко идущими, что я предпочту оставить их рассмотрение тем, чье перо способнее моего.

Экологические основы сельского хозяйства одинаково мало известны и широкой публике, и специалистам в других областях использования земли. Например, даже образованные люди лишь редко отдают себе отчет в том, что поразительные успехи в развитии методов сельского хозяйства за последние десятилетия представляют собой улучшение насоса, а не колодца. В целом успехи эти еле-еле уравновешивают снижение плодородия.

Во всех этих расколах мы видам повторение одних и тех же парадоксов: человек-завоеватель против человека — члена биоты; наука, точащая его меч, против науки — прожектора, освещающего его вселенную; земля — рабыня и служанка против земли — коллективного организма. Призыв, с которым Робинсон обращается к Тристраму, можно в данный момент адресовать Homo sapiens, как виду, существующему в геологическом времени:

Я не представляю себе, что этическое отношение к земле может существовать без любви и уважения к ней, без благоговения перед ее ценностью. Я говорю здесь, разумеется, не об экономической ценности, а о ценности в философском смысле.

Пожалуй, наиболее серьезное препятствие на пути развития этики земли заключается в том, что наша образовательная и экономическая системы скорее уводят от подлинного понимания земли, чем способствуют ему. Сугубо современный человек отделен от земли множеством посредников и бесчисленными механическими приспособлениями. У него нет с ней связи и он видит в ней лишь пространство между городами, производящее пищевые продукты. Оставьте его на день наедине с землей, и, если там не окажется поля для гольфа или какого-нибудь «красивого пейзажа», у него челюсти сведет от скуки. Его вполне устроит, если гидропоника заменит земледелие. Синтетические заменители дерева, кожи, шерсти и других естественных продуктов земли подходят ему больше, чем они сами. Короче говоря, земля — это то, из чего он «давно вырос».

Почти столь же серьезным препятствием этике земли остается мироощущение фермера, для которого земля — все еще противник или поработивший его суровый хозяин. Теоретически механизация сельского хозяйства должна освободить фермера от оков, но так ли это на самом деле — вопрос другой.

Для того чтобы понимать землю с позиций экологии, необходимо понимать экологию, а это отнюдь не обеспечивается «образованностью». Собственно говоря, высшее образование почти во всех областях словно бы сознательно избегает экологических понятий. И понимание экологии вовсе не обязательно дается учебными программами, снабженными экологическими ярлычками, — его с тем же успехом могли бы обеспечивать география, ботаника, агрономия, история или экономика. Но каков бы ни был ярлычок, экологическое образование — большая редкость.

Будущее этики земли выглядело бы безнадежным, если бы не существовало меньшинства, открыто восстающего против этих «современных» тенденций.

Чтобы открыть дорогу становлению этики, достаточно одного: просто перестаньте считать бережное обращение с землей чисто экономической проблемой. Рассматривая каждый вопрос, ищите не только то, что экономически выгодно, но и то, что хорошо этически и эстетически. А хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества. Все же, что этому препятствует, дурно.

Конечно, экономическая целесообразность ограничивает возможности того, что можно сделать или не сделать для земли. Так было и так будет всегда. Ошибка же, которую нам навязали экономические детерминисты и от которой необходимо избавиться, заключается в убеждении, будто экономика определяет любое использование земли. Это попросту неверно. Действия того, кто пользуется землей, и его отношение к ней в значительной мере определяются не его кошельком, а его вкусами и склонностями. Взаимоотношения с землей опираются главным образом на затрату времени, предусмотрительности, умения и веры, а не на вложение наличных.

Однако эволюция этики земли — процесс не только эмоциональный, но и интеллектуальный. Путь к сохранению дикой природы вымощен благими намерениями, которые на поверку оказываются невыполненными или даже опасными, потому что они лишены критического понимания либо земли, либо экономического ее использования. Само собой разумеется, что по мере того, как передовые этические взгляды из индивидуальных становятся общественными, растет и их интеллектуальное содержание.

Система воздействия та же, что и в любой этике, — общественное одобрение хороших действий, общественное порицание действий дурных.

В целом наша нынешняя проблема сводится к мировоззрению и орудиям. Мы переделываем Альгамбру с помощью экскаватора и гордимся его производительностью. От экскаватора мы вряд ли откажемся — в конце-то концов, он обладает рядом достоинств, однако для его успешного применения следует найти более тонкие и объективные критерии, чем кубометры.

Дикая природа — это сырье, из которого человек выковал изделие, именуемое цивилизацией.

Дикая природа никогда не была однородным сырьем. Она крайне разнообразна, а потому разнообразны и изделия из нее. Эти различия в конечном продукте именуются культурами. Богатейшее разнообразие мировых культур отражает разнообразие породившей их дикой природы.

Впервые за всю историю рода человеческого вот-вот произойдут два кардинальных изменения. Во-первых, полное истощение дикой природы в наиболее населенных частях земного шара. Во-вторых, всемирная гибридизация культур, объясняющаяся развитием современных транспортных средств и индустриализацией. Ни тому, ни другому препятствовать невозможно, да, пожалуй, и не следует. Однако возникает вопрос, нельзя ли, кое-что смягчив, спасти некоторые ценности, которые иначе погибнут безвозвратно.

Для того, кто трудится в поте лица своего, сырье на наковальне — это противник, которого необходимо победить. Таким противником и была дикая природа для первопоселенцев.

Но для отдыхающего труженика, у которого есть минута, чтобы философски обозреть свой мир, то же сырье становится предметом любви и забот, потому что оно придает его жизни определенность и смысл:.

Это — мольба о сохранении лоскутков дикой природы ради поучения тех, кто когда-нибудь захочет увидеть, почувствовать или познать истоки своего культурного наследия.

Дикая природа, из которой мы выковали нынешнюю Америку, во многих местах уже погибла безвозвратно. Поэтому выбранные для ее сохранения участки неизбежно должны заметно разниться в размерах и степени дикости.