— О чем?

— О вашей… подружке.

Джон крепко сжал ручку пивной кружки.

— Осторожно, червяк. А то я на тебя наступлю.

— Да-да, — Генри нагнулся к Диллону и произнес вполголоса: — Он может, я свидетель. Он большой парень. Большие люди обычно очень кроткие, и Джон уравновешенный и добрый человек. Но что бывает, когда добрый и кроткий человек сердится? Большой, добрый и кроткий? На твоем месте я бы извинился.

— Конечно, — Диллон ничуть не смутился. — Прошу прощения, Джей-Пи. Я даже уйду. Но сначала попрошу напомнить мисс Престон о фотографиях, которые все еще у меня вместе с выпиской из журнала регистрации, о номере 217.

Лицо Джона осталось непроницаемым. Они с Джейн поженятся… «когда-нибудь». Фотографии ничего не будут значить. Но Диллону Холмсу необязательно об этом знать. Пусть думает, что козыри у него.

— Продолжай.

— А что еще сказать? Да, — он встал и отодвинул стул, — еще вот что. Я не ем виноградное желе, Джей-Пи, и не читаю местных газет. Тебе надо было взять апельсиновый мармелад и «Уолл-стрит». Неувязки в сюжете. Сущее наказание, да? Приятного дня, джентльмены.

— О чем это он? — спросил Генри с недоумением. Джон подпер голову рукой.

— Он знает, что мы видели бумаги и положили их на место. Мы попали.

— Да, на тебя посмотреть — и правда попали, — согласился Генри. — Он все знает и будет готов. Что теперь?

— Может, вернуться к плану Б и использовать Брэнди?

— Нет, — твердо сказал Генри. — Я этого не позволю.

— И я бы не позволил, Генри.

— Так что действуем по плану А и будем надеяться, что они не смогут нас остановить.

Джон мгновение подумал, поразмыслил, прикинул, словно это был сюжет книги.

— Он угрожал Джейни. Значит, не боялся. Такие люди, как Холмс и Харрисон, привыкли, что им все сходит с рук. Они угрожают, и люди трусят. Они шантажируют, Генри, так было всегда. Но что случится, если мы наплюем на шантаж?

— Может, спросим Джейн?

— Она хочет наказать Харрисона. Сейчас она не отступится. Но ты прав. Возможно, у нас не получится провернуть все, как мы хотели, — теперь они в курсе и наверняка придумали логичное объяснение, которое выставит нас полными идиотами. Может, просто устроим анонимную утечку информации в прессу?

— А на кого ссылаться? Нет, Джон. Поднимется шум, но никто никогда этого не напечатает, даже бульварные газеты. Харрисон просто затаскает их по судам.

— И, может, даже выставит себя невинной жертвой. Ты прав, Генри. Действуем по плану. На провокации не поддаемся. — Он поднялся из-за стола. — А теперь, если не возражаешь, у меня свидание.

— С Джейни, конечно.

— Конечно. Мы собрались в местечко под названием Уайлдвуд, посмотреть Дувоп.

Генри закатил глаза:

— Куда же еще.

— Слушай, Хэнк, кто-то едет в Атлантик-Сити, а мы в Дувоп. Потому Земля и вертится. Увидимся завтра. Пресс-конференция в пять, так что встретимся с тобой и Брэнди в четыре.

— Мы придем, — согласился Генри. — Только убедись, что Джим Уотерс тоже придет.

— Он купился на угрозу?

Диллон Холмс прошел мимо дяди и уселся на кушетку.

— Конечно, купился. Он же за хороших, помнишь? По крайней мере, так он считает. Перед таким стоит лишь хвостом махнуть, и он переворачивается на спину и прикидывается мертвым.

— Опять язвишь, — Харрисон скривился. — Вполне хватило бы простого «да» или «нет». А что нам сказать, если он не остановится? Вперед, Диллон, и смотри, не ошибись.

— Ошибись? Я же сам все и написал! — Диллон откинул голову на подушки и стал монотонно зачитывать: — «Мы не знаем, что это, нам тоже прислали копию по почте. Злоумышленники явно пытаются сыграть на искреннем горе сенатора, позор им. Но сейчас мы хотим заявить, что это грязная ложь, цель которой — опорочить самого честного, правдивого и высоконравственного человека, когда-либо претендовавшего на пост президента. Пора Америке отказаться от политики разрушения личности и сказать: „Довольно!“ Господи, у меня даже живот свело. Первое место. То есть ты практически изобрел политику разрушения личности, дорогой дядюшка.

— К черту сарказм. Потренируйся говорить с печальным, смиренным и все же негодующим видом, и мы как-нибудь выкарабкаемся. Я все еще не могу поверить, что тебе действительно придется…

— Иметь дело с этим дерьмом, дядюшка. Очень скоро ты поверишь. Только ведь мы оба знаем правду.

Харрисон налил себе еще виски.

— Я просто хочу, чтобы завтра уже закончилось. Хочу умотать из этого захолустного городишки, подальше от этих болтливых идиотов, их высоких идеалов и закулисных делишек. Мне нужно расслабиться.

— У тебя и так это прекрасно получается, — Диллон наигранно поклонился.

Харрисон повернулся к племяннику:

— Еще одно. Ты говорил с той девушкой, Диллон? Ты достал ее телефон? Мне нужно расслабиться. Может, она свободна вечером…

— С ума сойти, дядюшка. Потерпи еще денек. Пожалуйста. А потом мы вернемся в Вашингтон, где ты сможешь развернуться.

— Ты прав, ты прав. — Харрисон залпом прикончил виски, не глядя на Диллона. Подчеркнуто не глядя на Диллона. — Еще один день.

Рано утром в пятницу было солнечно и тепло. Снаружи.

Внутри было темно… и жарко.

Джон приподнял голову, посмотрел на Джейн и перевернулся на спину.

— Ладно, все. Я официально проснулся.

— А мне казалось, ты проснулся раньше, — она потерлась щекой о его плечо.

Джейн улыбнулась, когда он провел пальцем по ее руке. Простой жест, ничего сексуального — она уже знала, каким бывает страстное прикосновение. А сейчас Джон просто лежал рядом с ней, вместе с ней.

Она любила секс. Без вопросов. Но Джона любила больше, любила такие минуты.

— Скажи еще раз, — она поглядела на него.

— Я люблю тебя, — он поцеловал ее в лоб.

— И насколько сильно ты меня любишь? — упорствовала она, потому что всякий раз ответ был новым. Он любит ее так, что у него болят зубы. Он любит ее так, что брился бы пять раз в день, если бы она попросила. Он любит ее так, что отдал бы ей последние рисовые хлопья. Он любит ее так, что разрешит Молли быть подружкой невесты на их свадьбе.

— Я люблю тебя так… — он криво улыбнулся, — что бросил бы нашу затею, если бы ты захотела.

Джейн повернулась на кровати, завернувшись в верхнюю простыню, и села на колени.

— Ты серьезно? Ты бы все бросил? План сбить Харрисона в полете? После того, что он сделал с твоей матерью, с тобой? Зная, какой он ужасный человек?

Джон пожал плечами:

— Я не сказал, что это легко, но да, бросил бы. Она покачала головой:

— Хорошо. Моя очередь. Я люблю тебя так, что никогда не попрошу тебя об этом. Никогда.

Он сел в кровати.

— Я знаю, — сказал он, уворачиваясь, когда Джейн схватила подушку и принялась его колотить.

Битва на подушках перешла в щекотку, щекотка в другое чувственное исследование… И было уже за девять, когда они спустились и встали в очередь к шведскому столу, и ели холодную яичницу с раскисшим беконом, обмениваясь загадочными улыбками.

— Привет! Не возражаете, если я нарушу идиллию? — Брэнди отодвинула стул и присела. Сегодня она выглядела чудесно, хотя она всегда выглядит чудесно. Джейн возненавидела бы ее, не будь Брэнди такой милой или такой смелой.

— Как дела? — Джейн заметила, что рука Брэнди подрагивает, когда та подносит к губам чашку кофе.

— Легкий сценический страх, — ответила Брэнди с ослепительной улыбкой. — Ладно, сильный страх. Я говорила, что умею импровизировать, но сейчас не помешал бы сценарий.

Джон откинулся на спинку стула и положил салфетку на стол.

— Знаешь, Брэнди, это не такая уж плохая мысль.

— Сценарий? Ты шутишь, — Джейн смотрела то на Брэнди, то на Джона. — Погоди-ка, Джон… Ты думаешь, стоит разыграть все в лицах?

— А мне это нравится. Но должен играть мужчина, — сказала Брэнди, придвигая стул ближе. — То есть я могу и сама, но такого эффекта не получится.