Покрышкин вычертил схемы клещей при разных вариантах боя: когда пара атакует одиночный самолет, когда пара дерется против пары. А рядом опять нарисовал карикатуру: два очеловеченных советских самолета держат рукоятки огромных столярных клещей, зубьями которых зажат «мессершмитт» с вытаращенными от страха глазами.
Немцы также широко использовали метод клещей в групповом бою. Поэтому Покрышкин предусмотрел в своем альбоме и способы ухода из клещей противника и тут же показал, как при этом сразу же перейти в атаку.
Большое преимущество в бою давали различные уловки, которые сам Покрышкин и его товарищи теперь применяли все чаще. Хорошо, например, выйти в атаку со стороны солнца, внезапно вывалиться из облака и спланировать на колонну противника с приглушенным мотором. С умом следовало и выходить из боя — оторваться от противника на большой скорости, нырнуть в облако, сманеврировать ножницами и уйти на бреющем полете, маскируясь под цвет земли. Если у противника подавляющее превосходство в силах, стоит применить старый прием, которым пользовались Покрышкин и его друзья еще там, за Днестром: стать в круг и так, цепко связанным клубком, постепенно оттягивать немцев на свою территорию, в зону сильного зенитного огня...
Уже многие десятки схем, чертежей, рисунков, записей были внесены в альбом, а в памяти всплывали все новые и новые бои, интересные и изумительные случаи. В каждой из этих аккуратных схем жила грубая и суровая правда войны. Саше явственно представлялись хищные контуры немецких самолетов, стремящихся прижать его к земле и убить, надрывный рев перегруженного мотора, резкие удары пушки, навязчивый запах бензина и масла, осушающая мозг и выворачивающая душу сила перегрузки при крутом маневре, и острое, ни с чем не сравнимое ощущение победы, когда ты видишь в ста пятидесяти метрах от себя клубок пламени и космы белого и черного дыма, охватывающего пятнистые плоскости вражеского самолета. Стихия боя не оставляла его!
Но было еще нечто не совсем осознанное и не до конца понятное, что заставляло Покрышкина работать так напряженно. Из самолюбия он не хотел признаваться себе в этом, но определенно с тех пор, как он побывал в санчасти тихого, захолустного БАО, У него появилось горячее стремление сделать что-то необычное и большое, как-то блеснуть. И, черт возьми, теперь ему определенно было бы приятно, если бы вот та сестра улыбнулась ему не из любезности, а от души, сказав что-нибудь такое теплое и уважительное.
Эти переживания были новы и непривычны для Саши, и он сердился на себя, ругаясь втихомолку и ворча: что за мальчишество! В конце концов это совсем несолидно: серьезный летчик, командир эскадрильи, человек с устоявшейся репутацией вдруг начинает вздыхать на луну, словно еще не совсем оперившийся Андрей Труд. Но вот оказалось, что в жизни не всегда можно руководствоваться только голосом рассудка, и Саша все чаше ловил себя на том, что в разгаре работы перед ним вставало знакомое улыбающееся девичье лицо.
Саша сердился, чертыхался, потом звал Труда и угрюмо говорил ему:
— Живем, как медведи! Хоть бы ты подумал насчет досуга летчиков. Танцы организовали бы, что ли. А то ведь молодежь наша скучает...
Труд, изображая на лице высшую степень исполнительности, вкрадчивым голосом отвечал:
— Конечно, хорошо было бы потанцевать. Но где найдешь партнерш?
— Вот еще! — недовольно ворчал Покрышкин. — Разучился искать? Ну, хоть в санчасть сходил бы.
— А ты бы сам сходил, Саша, — возражал Труд. — У тебя внешность авторитетнее...
И вот однажды теплым лунным вечером к Марии, освободившейся от дежурства, подошла Нина и сказала:
— Там тебя твой капитан спрашивает. Такой важный, сердитый...
Она усмехнулась.
— Понимаешь, я иду сегодня с пляжа, а он ко мне. И так это неловко заговаривает, — все на тебя, все на тебя поворачивает: кто, мол, такая эта Мария, откуда она, и все такое прочее... Такой смешной! А сейчас торчит там на лестнице и ждет. Не хочет, чтобы кто-нибудь здесь его видел.
Мария вспыхнула и быстро сбежала по лестнице, ведущей к морю.
Внизу на ступеньке, ссутулившись, сидел Покрышкин. Он рассеянно швырял камешки в черную, усыпанную лунными блестками воду и то и дело поглядывал вверх. Услышав легкий стук каблучков, Саша порывисто встал и сделал несколько шагов навстречу Марии.
— Ну вот, — сказал он грубовато, — я пришел, а ты даже выйти не хочешь?
Мария протянула ему руку.
— Здравствуйте, товарищ капитан.
— Здравствуйте, — ответил он, смутившись. Ведь в самом деле полагается сначала здороваться, а потом уже вести разговор, да тем более на «ты»...
Возникла неловкая пауза. Мария с интересом глядела на широкоплечего, сильного и неловкого летчика. Ей было очень приятно и то, что вот, наконец, он пришел, и то, что он так ревниво расспрашивал о ней Нину. Только одно по-прежнему коробило и как-то нехорошо волновало ее: ведь там, в Новосибирске, на улице Лескова, у него наверняка осталась семья. И какое право имеет она, девчонка, нарушать чье-то устоявшееся, привычное счастье?
На языке у нее вертелся вопрос: «Что пишут вам дети?» Но она боялась показаться бесцеремонной и потому молчала. Молчал и Покрышкин, почувствовавший вдруг себя безнадежным увальнем. Наконец он заговорил, путая «ты» и «вы»:
— Тут наши ребята танцевальную площадку организовали... Недалеко... Ну, знаете, скучно же так, без дела вечером... Ну вот, пойдешь?.. У нас ведь какие парни! Помните, со мной один лейтенант заходил? Ты небось хорошо танцуешь?..
При свете луны Мария увидела, что капитан улыбнулся: брови приподнялись, глаза потеплели, блеснули ровные белые зубы, и все лицо его стало другим — ласковым, приветливым. Это было настолько неожиданно, что Мария даже растерялась немного и, запинаясь, ответила:
— Немного танцую... В Харькове училась. Но это, кажется, было давно-давно...
Они зашагали вдоль берега. Под ногами похрустывала галька, ритмично плескалось море, с обрыва доносился надоедливый звон цикад. Сильнее пахли отцветавшие табаки. Где-то поблизости вздохнул и запел баян.
— Это наши, — сказал Покрышкин, — Григорий Тимофеевич Масленников, есть у нас такой начальник связи... Тут и танцевальная площадка будет...
Труд и его приятели поработали на славу. Облюбовав уголок на самом берегу моря, под сенью старых деревьев, они расчистили и выровняли отличную площадку, и теперь здесь можно было задавать балы. Григорий Тимофеевич, поставив баян на колени, играл старинные вальсы. Труд, сдвинув фуражку на затылок, распоряжался.
— Кавалеры выбирают дам! — кричал он. — Раз, два, три...
— Пойдемте? — немного застенчиво спросил Покрышкин.
Мария кивнула, и они вступили в круг. Покрышкин танцевал легко и точно, но в движениях его чувствовалась напряженная подтянутость, словно он делал работу, сложную и ответственную. Длинный, нескладный Труд, неуклюже шаркая ногами, лавировал, согнувшись под прямым углом над маленькой смущающейся официанткой. Успешнее шло дело у Озерова: он до войны был завсегдатаем танцевальных площадок. Но больше всех, пожалуй, веселился Пал Палыч Крюков. Он плясал по-старинному, с приседаниями, с прищелкиванием каблуков на поворотах, вертясь юлой вокруг своей дамы, солидной, неразговорчивой связистки, и вытирая платком лоб.
Мария невольно улыбалась, присматриваясь к этой пестрой компании. Она давно уже не ходила на танцы; ей как-то казалось даже неудобным развлекаться в такое трудное время. Но теперь, когда она увидела, какое искреннее наслаждение доставляют танцы летчикам, ей показалось, что она была не совсем права. А Масленников снова и снова начинал играть, склонясь головой к мехам баяна...
Расходились с площадки поздно. Покрышкин опять шел рядом с Марией, стесняясь взять ее под руку. И снова они молчали. Так дошли до лестницы, ведущей к санчасти. Саша хотел подняться вслед за Марией, но она погрозила ему.
— Ни в коем случае! Только на три ступеньки...
