Вспомнилось рассказанное кем-то. Один заключенный семнадцать лет отсидел от звонка до звонка. Завтра его должны выпустить на волю. Буквально накануне вечером он разоружает дежурного, отбирает у него ключи и совершает побег. Поймали, добавили еще, кажется, лет пять.

«Я не заключенный, — успокаивал себя Имре, — я офицер. Этим все сказано».

Но ожидание перемен щекотало нервы.

Сегодняшний день оказался совсем необычным. У входа в столовую Имре увидел воробья. Задиристый вид. Черненькая шапочка, коричневые крылышки — пушистый живой комочек. Кто говорит, что это никчемная птаха? Тепло на сердце от нее сделалось. Имре даже приостановился, задержав следом спешивших на обед.

— Что, есть не хочешь? Отдай свою пайку.

— Я смотрю — воробей!.. Гляди!..

— А ты думал, орел?

— Сколько лет не видел.

— Они круглый год тут шныряют. Не замечал, небось.

Может быть. Так же, как не замечал в неволе и солнца ни зимой, ни летом. Хотя от жары маялся не меньше других. А сегодня зрение словно прорезалось. Снег искрился на солнце, отдавая синими и фиолетовыми блестками, переливался, как когда-то в детстве на осенней, еще зеленой траве.

Ощущение близких перемен летало в воздухе.

Он стоял перед прилавком в элитарном магазине для иностранных дипломатов и удивлялся, с какой элегантной жадностью покупатели тянулись к драгоценностям, которыми сверкал и переливался прилавок. Сам Имре был равнодушен к различного рода цацкам и оказался тут ради веселого и простодушного Эндре, сотрудника по отделу. Тот подбирал жене подарок ко дню рождения и попросил Имре прокатиться с ним по магазинам.

— Ты хорошо знаешь русский…

Это был повод прогуляться. Имре с готовностью согласился. Уже год как он находился в столице государства, которое оказалось не по зубам Гитлеру, но кроме Большого театра и еще двух-трех мест нигде не был.

— Посмотришь парадное лицо страны.

— Да, ее изнанку я видел, — усмехнулся Имре.

Уже возле магазина обратил внимание на подозрительное мельтешение фарцовщиков, их косые оценивающие взгляды. У дверей — стражи порядка. Внутри особый аромат богатства и роскоши, чего не встретишь даже в главном московском магазине у Красной площади — ГУМе. Осторожное шуршание иностранной речи, вежливые улыбки, полные собственного достоинства. Дорогая модная одежда, обувь, украшения. Человеческий рай, если сравнить с тем, где пришлось, не разгибая спины, оттрубить несколько лет, где позабыл, как выглядит простая алюминиевая вилка.

Он завидовал этим людям, с деловым видом рассматривающим приглянувшиеся вещи, примеривающим их, капризно отвергающим с показными улыбками. Их, наверное, не коснулась война, и они, наверняка, свысока смотрели на серую, провинциальную Москву, еще не успевшую прийти в себя от жестокого удара.

Неприятны были показные улыбки, показная вежливость имевших возможность приобретать здесь то, чего невозможно приобрести в каком-либо ином месте. Хищники виделись ему, хищники со спрятанными клыками за натянутыми улыбками.

Он никак не мог отойти от пережитого в плену. В нем медленно оттаивал человек. Другой, не ведомый еще даже ему самому.

Он повернул голову и в витрине на фоне какой-то мишуры увидел самого себя. Элегантный, в плаще и шляпе. Мужественное лицо, сдержанный взгляд… Девушки останавливают внимание. «Видели бы они меня год назад. Всего только год».

Имре до сих пор не мог привыкнуть к новому своему положению. До сих пор мерещились глаза конвоиров, их злые окрики. Порой он просыпался среди ночи в ужасе: опять за колючей проволокой! И сердце взрывалось радостно, падало куда-то, когда осознавал, что это только сон.

И сейчас, не собираясь ничего приобретать, он был счастлив, что ему здесь ничего не надо. Ну совершенно ничего. И поймал себя на том, что несколько снисходительно смотрит на хищную покупательскую суету. Они не знают, что такое истинное счастье. Неужели правда не догадываются?.. Другое дело, порадовать подарком близкого человека. Но у Имре никого не было в Москве, кроме сослуживцев. Сейчас он терпеливо ждал, когда Эндре подыщет что-либо своей жене. С первых дней работы Имре сблизился с ним. Эндре на первых порах помогал войти в курс дела, однажды даже пригласил на квартиру, которую снимал у интеллигентной пожилой четы.

Вот Эндре что-то подобрал и отправился в кассу оплатить покупку.

— Фу! Наконец-то подыскал… Жена будет довольна. Сейчас пойдем! — с облегченной улыбкой кивнул он Имре от кассы.

Имре даже покупкой не поинтересовался по рассеянности. И вдруг его взгляд зацепился за что-то необходимое, что как будто давно собирался приобрести, но все как-то не случалось. Он даже не сразу осознал, что. И в первое мгновение удивился, увидев целый набор курительных трубок. Большие, средние, маленькие. Любого цвета, — из дерева, глины и фарфора. Даже из металла и из камня. С шикарными янтарными мундштуками, отливающими солнцем и напоминающими о слезах густой смолы на высоких соснах. И вспомнился старик, — Ольгин дед, мучившийся с самоделкой, берегший ее, как зеницу ока.

— Имре, я готов. Пошли?

— Да, да… — кивнул Имре и тут же остановил приятеля: — Эндре, подожди.

— Девушка! — обратился к продавщице.

— Что-нибудь выбрали? — услужливо повернулась та.

— Покажите-ка мне вот эти произведения искусства.

— Все сразу? — девушка мило заулыбалась.

— Нет, не все. Вот эту, эту и эту…

— Имре, ты коллекционируешь трубки? — удивился приятель.

— Хочу научиться курить, — пошутил Имре, рассматривая образцы. — Посмотри, как потрясающе сделаны! С инкрустацией. Один мундштук чего стоит. Так и хочется взять в рот.

— О, не показывай, а то я собираюсь отвыкать курить. Жена каждый день с ума сходит: «Выбирай что-нибудь одно… или я, или табак…»

— Девушка, возьму все три! — объявил Имре свой выбор. — Посчитайте и еще вот этот перстенек с бриллиантом.

— И перстеньки коллекционируешь? Это я виноват: соблазнил тебя на такую трату.

— Ну что ты? Спасибо, что захватил с собой. Сам бы я никогда не догадался сюда заехать.

Солнце хлестало в окна машины, широкие полупустые проспекты открывались навстречу. Торопились прохожие. Неповоротливые троллейбусы подбирали их на остановках. Москва жила своей сосредоточенной жизнью, начинала строиться, возрождаться после войны. Она была похожа на обескровленную непомерными заботами мать, но в глазах людей, если присмотреться, можно было заметить нечто такое, что вселяло уверенность в завтрашнем дне.

«Или это мерещится мне?» — думал Имре, выхватывая взглядом то черно-серые афиши на заборах, то кричащие лозунги, то вывески магазинов с полупустыми скромно оформленными витринами. Даже церковные купола, изредка встречавшиеся и украшавшие город, казалось, старались спрятаться за строительными лесами и высотными зданиями. А на первом плане, как на многочисленных плакатах, в небо тянулись заводские и фабричные трубы. Дым от них гордо восходил в небо, демонстрируя возрождение промышленности и рост производства.

Хотелось в Будапешт. Невольно сравнивалось с улицами и проспектами Будапешта, какими помнил их перед войной. Каков-то он теперь? Сами по себе сжимались кулаки от бессилия. «Кто выиграл в этой бойне? Зачем она была развязана? Неужели плохо жилось Германии?»

Но что произошло, то произошло. Пролетела черная буря, унесла многие и многие миллионы жизней человеческих, не щадя ни малых, ни старых, разрушая селения и города…

— Имре, о чем задумался? Завтра собираемся у меня, не забудь. День рождения жены — это большой праздник! — засмеялся Эндре. — Будет человек десять. Только из нашего отдела. Загудим.

— Осторожней! — закричал Имре. — Не сшиби бабку!..

— О, черт! — взвизгнул тормозами Эндре. — Куда прет на красный?..

— Она уже цвета не различает.

— А ты заметил, как мало молодежи? Война всех подобрала.

— А вот таких старых оставила… — с горечью заметил Имре, подумав, а что теперь с Габором, с его Ильдико, что с Мартой?..