— Сейчас бы рыбы, — вздохнул Андрей, глядя в сторону соседнего острова. Рыбы на веревках переливались медовым золотом. — Знаете, Виль сделал мне предложение, от которого невозможно отказаться.

И он рассказал товарищу о своей беседе с Вилем, разумеется, не отягощая Туннелями и кораблями на орбитах. Все получалось просто — Несса передаст куратору ряд важных документов по внутренней политике Аальхарна, за это Виль инсценирует смерть своих подопечных, чтобы Супесок и Андрей смогли покинуть гостеприимные Белые острова. Супесок внимательно выслушал рассказ и расхохотался в голос:

— Доктор, ну как же вы наивны! Во-первых, какие именно документы? Если это какие-то данные, например, по химическому составу горючего огня, то вашу дочь обвинят в шпионаже — и я не думаю, что государь встанет на ее защиту. Во-вторых, после мятежа, вы уж простите, она под замком сидит, и хорошо, если просто под замком. А в-третьих… Даже если вы с ним и пришли к какому-то соглашению, то зачем он кормит нас эклентом? Ну и хитрая же сволочь этот Виль! Хочет и на елку влезть, и задницу не ободрать, н-да…

Андрей хотел было ответить, но в это время на берег соседнего острова вышел заросший бородой мужик в рыбацкой куртке. Со стороны он напоминал лохматое животное, которое для забавы нарядили в человеческую одежду.

— Эй, вы! — крикнул он. — Это вы, что ли, государевы преступники?

— Ну мы, — Супесок решил взять дело в свои руки. — А тебе чего?

Бородатый посмотрел сперва на Супеска, затем на Андрея и вдруг снял шапку и поклонился в ноги.

* * *

— Друзья, за свободу!

Разнокалиберные кружки с крепкой брагой взметнулись над широким деревянным столом, заставленным простой, но обильной снедью. Андрей пригубил браги и поморщился — терпкая до горечи, она ухнула вниз и обожгла желудок. Поежившись, Андрей потянулся к куску рыбы, заботливо подложенному в его тарелку хозяйкой дома.

Как оказалось, на Белых островах жили в большинстве своем беженцы из столицы и центральной части страны, покинувшие свои дома почти сразу после прихода императора Торна к власти. Государя тут откровенно не любили, не считали нужным эту нелюбовь скрывать, и когда выяснилось, за что, собственно, сослали Андрея и Супеска, то Шерко, ингвасил — мастер жемчужного промысла, приказал устроить пир в честь дорогих гостей. Андрей смутился — из-за того, что на него смотрели как на национального героя, ему было весьма не по себе, зато Супесок освоился моментально и после первого тоста за свободу Родины от диктатора уже рассказывал в красках и лицах о том, как замышлялось восстание, какие чудеса героизма проявили патриоты, и чем все закончилось. В доме ингвасила собрался почти весь поселок, исключая, разумеется, тех, кто был на промысле, и люди слушали бывшего главу охранного отделения с раскрытыми ртами. Андрей подумал, что так будет лучше и теперь отдавал должное отлично приготовленной рыбе и смотрел по сторонам, рассматривая соседей.

Ингвасил, разумеется, был самой колоритной фигурой. Здоровенного роста — и от этого сутулый — огненно-рыжий и лохматый, с ярко-голубыми глазами, он напоминал сказочного тролля, и Андрей очень удивился, узнав, что много лет назад это был знаменитый столичный финансист и аристократ. Откупиться от национализации он не успел, а служить узурпатору не пожелал и отправился в добровольное изгнание на север. Теперь это был знаток жемчужного промысла, уважаемый господин, который, благодаря старым связям и знанию трех языков сумел наладить контакты чуть ли не со всеми странами ойкумены, и теперь розовые и голубые жемчужины с Белых островом украшали короны государей и ожерелья знатных дам от Амье до Полуденных островов.

Остальные островитяне были не менее интересны. Светлокосая женщина, про фигуру которой Супесок высказался днем, оказалась танцовщицей государева балета, которую превратности судьбы заставили забыть о танцах — теперь она занималась сортировкой жемчуга, делая это с тем же изяществом, с которым выходила на сцену. Бывший мастер-златокузнец Ольт теперь починял сети, вздыхая о своей потерянной мастерской, а дородная дама, что сейчас раздавала хлеб на деревянном блюде и шпыняла детишек, которые возились под столом и то и дело норовили стащить кусок рыбы, до сих пор сохранила идеальную осанку дворянки.

Но самым интересным был, конечно, Дорох. Профессиональный революционер, он начинал свой путь еще при прежнем государе Луше — с тюрьмы особого режима для малолетних, и прошел пытки инквизиции, ссылки, Нервенскую каторгу, с которой почти не возвращались. Он славился тем, что организовал самый первый теракт против нового императора — подорвал карету Торна напротив здания Центрального столичного банка — был пойман, изуродован на дыбе и спасся только благодаря тому, что в столицу вошли амьенские войска. Теперь же, занимаясь штопкой порванных сетей, он вздыхал по молодости и бурному прошлому, и именно ему первому из местных жителей пришла в голову мысль об организации побега.

— А что, господин Андерс, — начал он, когда праздник подошел к середине, и народ начал расходиться компаниями для более приватных разговоров, — не думаешь ли ты о том, что местный климат вреден?

— На Юге, разумеется, он получше, — уклончиво ответил Андрей. Дорох подлил ему еще браги и промолвил:

— На Юге-то всяко лучше. Уж не рвануть ли вам, доктор, на юга с товарищем?

Андрей подумал о том, что этот человек с изувеченными пальцами и острым взглядом из-под косматых темных бровей вполне может быть провокатором, но решил, что даже если и так, то дальше их ссылать в самом деле некуда, и ответил:

— Ну, улететь на крыльях мы не можем, а плавать я не умею.

— Шутить изволите, доктор, — Дорох блаженно прищурился и вынул из кармана меховой жилетки небольшую деревянную трубку. — На крыльях не стоит, чай мы тут не духи небесные, а вот вплавь… В рыбацком поселке лодку найти не проблема.

— Не проблема, — согласился Андрей. — А зачем ты мне это предлагаешь?

Дорох усмехнулся и некоторое время пристально всматривался в лицо Андрея, словно сличал внешность доктора со словесным портретом в охранной ориентировке, а потом полез за шиворот и извлек складень на засаленном шнурке. Протянув образок Андрею, он сказал: — А ты посмотри.

Приняв складень, Андрей раскрыл его и увидел икону. Лик на ней был потерт и расцарапан, однако Андрей узнал себя. Узнал — и опустил руки, скользкий шнурок протек между пальцами, и складень завис в нескольких сантиметрах от пола. Не отводя пронизывающего взгляда, Дорох протянул руку и взял складень.

— Чудотворный, — пояснил он. — Я с ним в Нервене обретался, а Нервен такое место, откуда живыми не возвращаются. А я вернулся. И батогами меня били, и собаками травили, и в медоежью шкуру зашивали да к охотникам выпускали. Всякое было. А я вернулся. И как тебя увидел, так сразу признал.

Андрей смущенно опустил голову. Привыкай, ожил внутренний голос, ты тут уже двадцать лет как бог.

— И как мне тебя было не признать? — продолжал Дорох. — Я тебе в земляной яме молился, на кольях стоя, и ты меня вытащил. С Нервена бежал с товарищами, все остались болото гатить — а я спасся. Ты, Добрый Лекарник, не раз мне помогал, теперь и я тебе помогу.

— Я устал, — признался Андрей, — и не хочу больше никуда бегать.

— Если устал, то лучше отдыхать в других местах, — резонно заметил Дорох и не сдержал радостную улыбку во весь рот. — Эх, все ведь правильно! Если сам Заступник против этого урода, то недаром все было и недаром мы тут чалимся!

Андрею стало грустно — может быть, потому, что он был простым человеком, далеко не самым отважным и праведным, и решения его были небезукоризненны, и дела не отличались правильностью. Такое вот алогичное божество — наверняка очень подходящее для ссыльных и каторжников.

— Лодку я тебе найду, — продолжал Дорох. — Завтра мне на Большую землю ехать, так что заеду-ка я как бы невзначай на один лесной хуторок, Совиный угол называется. Там мой старый товарищ живет, он вас на первое время укроет. А дальше, как говорится, весь мир ваш.