Как ни старался водитель троллейбуса, но будущие пассажиры всё-таки шарахнулись подальше от дороги. Вода, бежавшая рекой у бордюра, мощным веером обдала остановку.
Впрыгнув с закрытым зонтом в троллейбус, Лёхин благодарно прошёл по полупустому салону и встал неподалёку от двери. Садиться не хотелось (в мокрой-то одежде!). Глядя на распластанные по стеклу дождевые потёки. Лёхин попытался спланировать день. Сначала — Аня. Потом надо съездить в университетский корпус, где учится Лада. А ещё неплохо бы поймать того пацана — из троих, что в подъезде били Ромку, и узнать — за что били. Пацана Лёхин встречал ещё пару раз и знал, что живёт он в последнем подъезде дома… Странно, подумалось Лёхину: почему его сильнее волнует исчезновение Ромки, а не племяшки Егора Васильевича? Вообще-то, наверное, правильно. Правнука Галины Петровны он знает в лицо, Ромка для Лёхина — реальный, живой человек. А девочка — пока только небольшой снимок. Да, скорее всего, дело именно в этом. А ещё — в том, что о Ромке легче найти всяких сведений. Наверное.
… Когда Лёхин подошёл к двери с надписью "Выход", Шишик зыркнул на остановку и немедленно обиделся: неужели хозяин думает, что "помпошка" рассказывает обо всём? Уж что-что, а о сердечных тайнах Шишики умалчивают даже от себе подобных… Так что "помпошка" сладко зевнула и двинулась в личные приключения, переместившись из Лёхиного кармана в другое пространство…
Пробежавшись по лужам, словно кипящим на небольшом огне, Лёхин прыгнул под навес подъезда и вынул мобильник.
— Аня! Я здесь!
— Да, уже бегу!
Она и правда быстро появилась на крыльце, вся какая-то тёплая, смуглая, чуть полноватая, но отчего-то лёгкая, и так улыбнулась мокрому Лёхину, шуршащим кленовым листьям и сплошной воде с неба, в воздухе и на асфальте, что просиявшему Лёхину показалось — весь мокрый мир посветлел в ответ.
В дожди у них появилось привычное времяпрепровождение — утреннее, когда Аня свободна: Лёхин приезжал, когда профессор уже пребывал в своём университете; они переходили дорогу с пятачка Привокзальной и шли две остановки — называется, гуляли; затем сворачивали направо, к детскому парку, но до него не доходили, а спускались в полуподвальную кондитерскую — в доперестроечные времена "Кулинарию". Кафе открывалось рано, в восемь, посетители появлялись в это время редко — и часа полтора-два, до появления школьников и студентов, Лёхин и Аня болтали обо всём на свете.
— Давай под мой зонт! — предложил Лёхин. — Он шире твоего.
Последние несколько дней эта фраза — тоже традиция. Аня обычно кивала и вставала рядом, хотя Лёхин старался как бы ненароком руку с зонтом держать так, чтобы ей было удобно взять его под руку. Сегодня она не кивала, а просто, будто не в первый раз, просунула ладонь под сгиб его руки. И подняла к нему лицо мягких очертаний.
— Идём?
Они быстро-быстро пробежали-пропрыгали лужи у дома и остановились у перехода, дожидаясь зелёного света.
… Машина профессора Соболева пряталась за сиреневыми кустами с боярышником. Приспустив окно слева, он сосредоточенно курил, не сводя глаз с Лёхина и Анюты, явно занятых очень увлекательной беседой. Вот пара перебежала через дорогу, уже на другой стороне сестра оглянулась. Давно он не видел её такой счастливой… Но Лёхину Соболев не верил. Конечно, он предполагал, что вчерашнему предупреждению смысла нет и что новый ухажёр сестры явится в обычное время… Что же делать… Как уберечь сестру от человека, явно ей не подходящего? "Слишком хорош. И что в ней нашёл? — сумрачно и недовольно думал Соболев, вытряхивая из пачки новую сигарету и прикуривая от предыдущей. — Да, именно слишком хорош. Не дай Бог, окажется опять из этих". Он наконец выехал на проспект и по дороге, плывущей в дожде, направился в университет. Декана он попросил утренние пары на некоторое время перенести на полдень, чтобы иметь возможность следить за Анютой. Теперь Соболев жалел, что ему пошли навстречу: лучше бы не видеть, как потихоньку расцветает сестра, как постепенно, но верно выходит из долгого душевного подполья…
Лёхин помог Ане снять плащ и повесил его на переносную стойку-вешалку, которую перетащил от окна в их любимый уголок. Продавцы маленького уютного кафе-кондитерской не возражали насчёт перемещения: привыкли и знали, что, уходя, клиент поставит вешалку на место. Ну, а пока посетителей, кроме тех двоих, никого… Они стояли у витрины и выбирали.
— Мы ещё вот этого торта не пробовали. Смотри, какая прослойка — мм!
— Он масляный, я ещё растолстею!
— Не понял — ещё? Ты не толстая!
— Гляди — поверю.
— Итак, берём три куска этого торта. А из пирожных?
— Пирожные не хочу. Хочу десерт с ананасом!
— Тогда я тоже буду десерт.
Они с удовольствием обсуждали меню утреннего кофепития, как однажды обозвал это дело Лёхин, а продавщица — сегодня сама хозяйка кондитерской — всё отворачивалась, чтобы они не видели её улыбки.
А потом они сидели, ели сладкое и болтали обо всём на свете. Сначала Аня рассказала, как брату справляли день рождения: "Скучно! Слишком чопорно: одни преподаватели из университета да несколько бывших студентов!" А Лёхин рассказал свой сон — без концовки. Они шутливо разобрали ночное видение по косточкам и пришли к выводу, что Лёхину грозит свалиться на руки небольшая прибыль… Потом они тихонько перешептались и поставили тарелку с кусочком торта на подоконник, за ширму, чтобы служащие сразу не увидели: в кафе обитало своё привидение — бывшая нищая-побирушка; раньше она в поликлинике неподалёку выпрашивала монетки и приходила сюда, чтобы поесть сладкого; а с полгода назад умерла и теперь получила постоянную прописку в любимой кондитерской. Лёхин рассказал Ане, что привидения хоть и не могут полакомиться вкусненьким, но ценят, когда им что-то оставляют. И задумчиво добавил: "И вообще… Есть у меня подозрение, что призраки могут вкушать запахи". Он не добавил, что надо бы спросить у своих, домашних привидений, — Аня о них пока не знала.
… А Шишик, крадучись от хозяина, спрыгнул на стол, спрятался между тарелками с тортом и принялся плести плетёнки-вязанки. Но не снотворные, какие однажды сделали домовые. Между мужчиной и женщиной протянулись яркие сияющие лучи — сильные, крепкие. Эти двое ещё не подозревали, что не влюблены, как им казалось, а любят по-настоящему. Знал только Шишик и немедленно использовал ситуацию по-своему.
— … Пойду попрошу ещё кофе, — сказал Лёхин, поднимаясь. — Не убегай!
— Время ещё есть, — улыбнулась Аня.
Шишик вскарабкался по руке женщины — и первая плетёнка, словно шаль, закутала её плечи. Вернулся Лёхин — кольчужной шапочкой вторая плетёнка облепила его голову. Шишик оглядел обоих, беззвучно, но гордо прошамкал что-то и утоп в кармане Лёхиной куртки, висящей на стойке.
Всё. Эти двое могут ругаться, ссориться, дуться друг на друга, но любая мелочь в их отношениях будет их же собственной. А со стороны… Ни один враждебный взгляд не внесёт разлада в жизнь двоих, поскольку теперь они — отдельное государство, отдельная крепость с высокими, надёжными стенами… Шишики многое знают, о многом догадываются или подозревают. Они не всегда понимают, почему делают то или иное. Но когда в огромном мире начинает что-то изменяться, Шишики интуитивно делают то, что нужно хозяевам.
7.
Пока Лёхин доехал до главного корпуса педуниверситета, дождь чуть успокоился и лишь висел в воздухе почти невидимой влажной паутиной. До худграфа, корпус которого расположился далеко на задворках от главного здания и где училась на дизайнера Лада, Лёхин дошёл, не открывая зонта, но на широкое крыльцо, по счастью, с широкой же крышей пришлось заскочить буквально с разбега: дождь из моросящего в одно мгновение рванул ливнем. Так что не пришлось искать причины остановиться на крыльце на неопределённо долгое время.
Лёхин с улыбкой принадлежащего к особому племени спасающихся от дождя кивнул компании ребят весьма разношёрстного вида: от импозантного через нейтрально-обыденный до расхристанно-бродяжьего. Кто-то из компании тоже кивнул и улыбнулся, кто-то не обратил внимания. Но все, как один, дружно захохотали, когда на крыльцо один за другим влетели качки в лёгких спортивных костюмах. Один из них, будто не слыша хохота, снял прилипшую к телу майку и принялся выжимать её. Художники мгновенно примолкли и уважительно принялись изучать рельефы напряжённой спины, перебрасываясь названиями отдельных мышц и жалея, что нельзя некоторые фломастером расписать и посмотреть как они будут двигаться на живом теле… Качок, не оборачиваясь, что-то бормотнул в их сторону — и художники снова покатились в заразительном смехе… Лёхин усмехнулся: старшекурсники, почти профессионалы, — ишь, как солидно обсуждают "материал" по практической анатомии.
