У Шекспира и его современников было много возможностей увидеть лондонских актеров. За несколько последующих лет в Стратфорде побывали десять странствующих трупп, город был расположен на их пути. Только за один год случилось пять таких визитов. «Слуги Ее Величества королевы» навестили Стратфорд три раза, а труппа графа Вустера появлялась в разные годы шесть раз. Шли также представления трупп графа Уорика, графа Эссекса, графа Оксфорда и других. Они обычно насчитывали семь-восемь человек, в отличие от более ранних, состоявших из трех человек, мальчика и собаки. Таким образом, юному Шекспиру не раз удавалось видеть лучшие лондонские труппы, впитывая в себя поэзию и зрелищность зарождающегося театра. В названиях некоторых тогдашних пьес, возможно, отразилась атмосфера того времени: «Брак между умом и мудростью», «Камбиз», «Орест», «Умеренность не хуже удовольствия», «Дамон и Пифия», «Чем дольше живешь, тем глупее становишься» – только несколько примеров из числа произведений, излившихся из-под пера драматургов. Драматург черпал материал для своих пьес везде и всюду – от исторических трудов до рассказов о романтической любви, от классических пьес, представленных в Судебных иннах[65], до популярных бурлесков, от церковных аллегорий до фантастических легенд. Это был мир находчивости, остроумия и красноречия, воображаемых стран и таинственных островов, незнакомых морей и пещер, неприкрытого зла и неземного добра, душераздирающих жалоб и преувеличенных страстей.

Все это разворачивалось перед глазами юного Шекспира. Он должен был, пусть подсознательно, воспринять дух драматического действа и обрести чуткость к театральной декламации и возвышенному диалогу. Шекспир был в ту пору ребенком, и английская драма была тоже весьма далека от зрелости; они были детьми своего времени, испытывавшими только-только пробудившееся чувство предстоящих свершений.

В Стратфорде практиковались и другие формы театральных представлений. Например, женатый на родственнице Шекспиров Дэви Джонс, свойственник Шекспиров, в 1583 году выдумывал по старинке «Троицыны забавы», традиционные игры на Троицу. Это были пантомимы, включавшие множество символических и ритуальных действий. Участники были в костюмах и масках; героям давались прозвища вроде Большой Головы или Маринованной Селедки, а представление изображало злодеяния и чудесные исцеления.

В «Возвращении на родину» Томаса Гарди описывается, возможно, одна из последних подлинных пантомим – битва святого Георгия и турецкого рыцаря.

Вполне возможно, что Джон Шекспир брал сына с собой в Ковентри, город всего в двадцати милях от Стратфорда, посмотреть тамошние знаменитые мистерии. Их официально запретили, когда Шекспиру исполнилось пятнадцать. Пять раз в своих пьесах он упоминает популярную маску героя-злодея этих религиозных представлений – царя Ирода. Он также употребляет выражение «all hail»[66] в качестве предвестника несчастий. В Новом Завете Иисус этими словами благословляет людей. Но в мистериях их произносит Иуда, приветствуя Христа перед тем, как предать его, и выражение начинает звучать угрожающе. Можно предположить, что Шекспир усвоил негативный смысл этой фразы из виденных в детстве мистерий. Итак, ему были знакомы странствующие актеры и размах их постановок – от сотворения мира до Страшного суда. Он слышал, как играют народную комедию с «низкими» характерами и высокими чувствами утонченных героев. Он видел смешение фарса и духовности, благочестия и пантомимы, слушал лирические песни и тяжелую поступь пентаметра, речь, изобилующую латинизмами, и англосаксонское просторечие. Это был театр, вобравший в себя ни больше ни меньше как мировую историю с ее действующими лицами, разыгранную на фоне вечности. Часто высказывается мысль, что Шекспир использует в пьесах эпизоды страстей Христовых, которые он наблюдал в мистериях, и это сообщает им особую силу воздействия. Сама идея циклов исторических пьес, вобравших так много из истории королевства, кажется прямой отсылкой к ранним театральным впечатлениям автора.

Шекспир и сам упоминает так называемые «Уста смерти», ворота в ад, изобретенные одновременно для восторга и устрашения публики. Привратник Ада, игравший большую роль в пьесах-мистериях, преображается в привратника в «Макбете». Критики проводили параллель между мистериями и сюжетами «Короля Лира», «Отелло» и «Макбета». Искушение Христа появляется в «Юлии Цезаре» и «Кориолане». При Шекспире эпоха средневековых мистерий доживала последние дни. И все же в истории английской культуры наблюдается скорее преемственность, нежели прерванная традиция. Частично это произошло благодаря Шекспиру, который перенес все очарование, неоднозначность и страстность старой религиозной драмы на подмостки нового театра. Его театр масок рожден Средневековьем, равно как и такие имена, как Слюнтяй и Пустозвон из «Виндзорских насмешниц» или Бенволио[67] из «Ромео и Джульетты». В «Перикле», одной из своих последних пьес, Шекспир возвращается к средневековой форме театральной мистерии – мираклю, житийному действу, основанному на чуде. Если бы ребенком он не видел подобных пьес, тогда это, несомненно, тоже было бы чудом.

Я вызываю голоса былого[68]

Когда Дэви Джонс устраивал пантомиму на Троицу, принимал ли в этом участие его юный родственник? Первые сведения о жизни Шекспира свидетельствуют о том, что он стремился к актерству уже в юности. В 1681 году Джон Обри сообщает: «Мне рассказывали прежде его соседи, что мальчиком он помогал отцу, и, если приходилось закалывать теленка, обставлял это театрально и произносил речь». Ко времени визита Обри в Стратфорд «соседи» могли уже знать, что в их городе вырос знаменитый актер и автор трагедий, и подогнать под это свою память; во всяком случае Обри является самым ненадежным рассказчиком. И все же то и дело оказывается, что самые фантастические истории основаны на реальных событиях. И даже в таком рассказе можно разглядеть крупицу подлинности. «Заклание тельца» было в действительности театральной импровизацией, которую разыгрывали бродячие актеры на ярмарках и в праздники; это была разновидность театра теней за занавесом, и в счетах королевского двора в 1521 году значится сумма, уплаченная за «Заклание тельца за занавесом при благосклонном внимании госпожи» (любопытно, что образ шпалер или занавеса проходит лейтмотивом в шекспировских пьесах). Таким образом, в воспоминаниях соседей, если принять их на веру, могло остаться участие юного Шекспира в театральных постановках.

В этом нет ничего необычного. Считается, что молодой Мольер – актер и драматург, наиболее близко стоящий к Шекспиру, – был «прирожденным актером». Диккенс, с которым у Шекспира найдутся другие точки соприкосновения, признавался, что лицедействовал с раннего детства. Не следует принимать это за обычную рисовку; под актерством тут имеется в виду способность и горячее желание изображать что-то перед публикой. Так может выражаться стремление вырваться из стесняющих обстоятельств, порыв к более интересному и яркому положению в обществе, то, что Улисс в «Троиле и Крессиде» описывает как стремление «духом к небу вознестись»[69]. Отсюда и идут различные предположения о том, что молодой Шекспир присоединился к труппе бродячих актеров во время их остановки в Стратфорде, а затем отправился с ними в Лондон.

Обычно мальчик из «хорошей» семьи начинал ходить в местную начальную школу для подготовки к дальнейшему, более серьезному образованию. Нет оснований сомневаться, что так и случилось с пяти- или шестилетним Шекспиром; он познакомился с удовольствиями, которые сулили чтение, письмо и арифметика. В позднейшей жизни он писал «секретарским почерком», очень близким к образцу, предлагавшемуся в первом английском учебнике по письму. И если мать успела научить его читать, он мог сам упражняться по букварю и катехизису. Это были книги главным образом религиозные и нравоучительные, в которых содержались «Отче наш» и «Символ веры», десять заповедей и ежедневные молитвы, а также молитвы на разные случаи жизни и стихотворные переложения псалмов. Интересно, что учитель-педант в «Бесплодных усилиях любви» – учитель начальной школы, который «учит детей азбуке по роговой доске»[70]. Воображение возвращает Шекспира к этим ранним школьным урокам и в «Двенадцатой ночи», где Мария упоминает о комичной фигуре «учителя из церковной школы»[71]. Занятия подготовительной школы в Стратфорде проводились в часовне ратуши, и вел их помощник учителя.