— Это наше фирменное, — сказала графиня в ответ на мои похвалы.

Я и не предполагала, что Пит составит нам компанию за коктейлем, но, когда мы вошли в столовую, я опять увидела всего два прибора. Я еще раз внимательно все оглядела. Естественно, я должна была задать графине этот вопрос.

— Дети в Америке всегда обедают со взрослыми, мне это известно. Однако боюсь, что я несколько старомодна.

Мне стало интересно, где же обычно обедает Пит. На кухне, вместе с поварихой? Может быть, в своей комнате, в полном одиночестве? Мне вспомнились наши семейные обеды, когда мы были детьми, — братья спорили о хоккее или футболе, когда стали постарше, то о политике. При этом папа всегда с горячностью доказывал свою точку зрения, а мама старалась деликатно следить за нашими манерами и не давала словесным баталиям перерасти в яростную склоку, вовремя переводя разговор на другие, более безопасные темы... Неожиданно меня охватила дрожь. Франческа заметила, что мне не по себе и спросила, не послать ли Эмилию за теплым пледом. Поблагодарив, я отказалась, уверяя ее, что со мной все в порядке.

— Я бы хотела зайти к мальчику попозже и пожелать ему спокойной ночи. Или почитать ему на ночь, а может быть, немного поиграть с ним.

— Боюсь, что сегодня ничего не получится, — заметила Франческа. — Он должен рано лечь спать. Он не сделал вовремя домашнего задания.

После обеда мы перешли в ее кабинет, где Эмилия приготовила нам кофе. Франческа достала из своей корзинки для рукоделия вышивание и занялась им, в то время как я просто наслаждалась спокойным вечером.

А ведь мне даже не пришло в голову купить какую-нибудь игру для Пита, настолько я была озабочена поиском подходящего подарка для графини. Я несла всякую чепуху о том, что мне удалось увидеть во Флоренции, о всех тех красотах, которыми обычно восхищаются иностранцы. Графиня слушала меня с отстраненной улыбкой, иногда кивая, будто я восторгалась чем-то принадлежащим лично ей. Наконец я выдохлась, и наступила короткая пауза.

— Боюсь, что вечера у нас покажутся вам тихими и незатейливыми, — заговорила она. — Если вы занимаетесь каким-нибудь рукоделием, вы можете...

В этот момент я любовалась проворными движениями ее иглы, настолько мастерски она вышивала легкую ткань, напоминающую мне своей легкостью облако. Когда она высказала свое предложение, я громко рассмеялась. Моим последним произведением искусства был свитер, который я связала для Майка. Мне пришлось распускать его трижды, прежде чем у меня получилось что-то путное. Она неодобрительно и несколько изумленно посмотрела на меня, после чего я поспешила объяснить свое возмутительное поведение.

— У меня непослушные пальцы, когда дело касается рукоделия. Я знаю, что это весьма распространенное занятие. Почти все мои подруги вышивают, вяжут, кто-то плетет кружева. В свое время я перепробовала себя практически во всем, однако оказалась ни к чему не способна.

— Но ведь, насколько я поняла, вы воспитывались в школе при монастыре?

Я воспитывалась при монастыре? Да наши сестры были счастливы, когда ни одна из воспитанниц не забеременела или не была арестована за употребление наркотиков, — такие годы можно было подсчитать по пальцам. Я представила сестру Урсулу, постукивающую по столу своей длинной указкой и пытающуюся объяснить скромным девочкам новый урок. Девочки настолько малы, что макушки их едва достают до алтаря. Затем картина, нарисованная моим воображением, померкла.

— Это не совсем точно, — уклончиво заметила я. — Все было немного не так, как вы себе представляете.

— Но ведь вас должны были учить хотя бы азам рукоделия. Это весьма полезное занятие для дальнейшей жизни.

— Не могу не согласиться с вами: я просто оказалась неспособной ко всем этим премудростям. — Я постаралась рассмотреть, над чем она трудилась. Маргаритки? Белые стебельки на белом муслине с зелеными стебельками и листиками...

— Никогда не поздно научиться. — Графиня отложила вышивание в сторону и полезла в корзинку. — Позвольте мне показать вам несколько основных приемов.

Она достала иголку с ярко-красными нитками — белое на белом не давало возможности увидеть детали — и начала учить меня азам вышивания. Я была более чем неуклюжа. Наконец-то я поняла, над чем она трудится с таким старанием. Это была покрытая замысловатой вышивкой длинная крестильная рубашка для новорожденного.

Слава Богу, что на свете существует Марк Твен. Вид этого крошечного белого наряда пробил так тщательно возведенную мной стену самозащиты, это платьишко превратило меня в низкого и жестокого человека, нечестными методами втершегося в доверие к незнакомым людям. После этого мне оставалось только извиниться перед графиней и подняться в свою комнату, чтобы наедине разобраться в себе. В комнате на глаза мне попалась книга — в этот момент мне было совершенно безразлично, какая именно, любая была спасением от обуревавших меня мыслей.

Лучшего выбора я не смогла бы сделать, даже зная содержание всех книг, купленных мной сегодня: мне попалось «Незнакомое зарубежье». Жизнерадостные заметки Сэмюэля Клеменса[2] не могли никого оставить равнодушным. Его веселая энергия была мне сейчас совершенно необходима. «На этом мое терпение иссякло, и я мог лишь продолжать портить настроение всем тем, с кем мне приходилось иметь дело», — писал он, нападая на католическую церковь за то, что она возводила величественные храмы в то время, как бедняки толпами умирали на улицах от голода и холода. "Они построили огромный мавзолей во Флоренции для восхваления Господа Нашего и Спасителя, а также семейства Медичи. Это звучит кощунственно, но ведь это чистая правда... "

Читая дальше, я просто не могла удержаться от смеха, и это продолжалось до тех пор, пока я, наконец, не почувствовала, что засыпаю. Выключая свет, я чувствовала себя спокойно. Для себя я решила, что крошечное одеяние, над которым корпела Франческа, служит еще одним примером аристократического снобизма. Она вышивает белое платьице для будущего отпрыска семейства Морандини, но ей и в голову не пришло провести несколько минут рядом с заброшенным ребенком, умирающим от голода, и потратить на него хотя бы мизерную сумму.

В эту ночь мне снился сон — тот же самый, который преследовал меня в последние несколько месяцев. Окружающая обстановка и некоторые детали могли варьироваться, но основная идея всегда оставалась неизменной. Я искала Барта. Все вокруг уверяли меня, что он мертв, но я была твердо уверена в обратном. Он был жив, я просто никак не могла разыскать его. Барт был узником, охраняемым одетой в униформу стражей с закрытыми лицами; он был в больнице с диагнозом «обширная амнезия»; он летел на самолете, которому угрожали невероятные опасности: извержение вулкана, гигантская волна, убийца-террорист. Я следовала за ним во мраке темных закоулков своего сна, иногда сумрак рассеивался ровно настолько, чтобы я могла заметить блеск сверкающих серых глаз или услышать эхо раскатов смеха. Но я никак не могла обнаружить Барта. Я не могла прикоснуться к нему. Когда же я просыпалась, у меня всегда была мокрая от слез подушка, я чувствовала себя усталой до такой степени, будто я и в самом деле гонялась за ним всю эту долгую ночь, которой не было конца.

Сон, приснившийся мне, тоже относился к этой серии. На этот раз я видела и слышала его: знакомый смех и очертания его фигуры, стройной и гибкой, как тополь. Он был настолько близко ко мне, что еще чуть-чуть — и я бы дотянулась до него, как вдруг ноги понесли меня без моего ведома куда-то, но не по земле, а вниз, все глубже и глубже, дальше от того места, где неожиданно вспыхнул огонь.

Проснулась я на сбившихся простынях, чуть ли не скрученных жгутами, опутавших меня, словно клубок змей. Лицо мое было совершенно мокрым от слез, но это были слезы не горя и печали, а ярости от своей очередной неудачи. От досады я несколько раз ударила по подушке кулаками. Будь оно все проклято, будь проклят Барт за его образ жизни; будь проклят Создатель за то, что решил испытать меня таким безжалостным способом; будь проклята сестра Урсула, заставившая меня поверить в существование адского пламени, в которое рано или поздно попадают грешники.