После официального обмена деньгами-наркотиками заначка делилась на четыре части, и каждая из девушек отделяла немного от своей части в пользу вечера — все это обычно передавалось королю вечера — Мотту — как залог неприкосновенности остального. На идеальной вечеринке в представлении Мотта следовало накачаться всевозможной дурью и выпивкой, послушать громкую музыку, раздеться, завалить девчонку и заниматься любовью до изнеможения. Идеальной вечеринки никогда не получалось, но под утро Мотту обычно удавалось заманить к себе девушку-другую. Дэниел робко интересовался у одной из оставшихся, не хочет ли она пойти в его хижину побеседовать, и после часа напряженной беседы пытался соблазнить ее. Секрет его успеха заключался не столько в самой манере, сколько в чуткости девушек.

Девушки называли его юным поэтом и мишкой гризли. Смуглая блондинка, слегка влюбленная в Дэниела, как-то обозначила разницу:

— Мотт любит нас одинаково и всех вместе, а Дэниел — порознь, одну за другой.

И, как это ни печально, только раз — поскольку Дэниел вскоре обнаружил, что, однажды испытав оргазм с женщиной, он уже неспособен повторить с ней же. Несмотря на многочисленные попытки, ни с одной из них у него не получалось снова. Женщины относились к этому с сочувствием и растерянностью, Дэниел — только с растерянностью. К концу лета он был совсем подавлен. Когда все Гусыни приехали на ранчо помочь со сбором, сушкой, обработкой и упаковкой урожая сенсимильи,[5] все вокруг так благоухало ароматами женской флоры и фауны, что Дэниел не мог больше терпеть и решил посоветоваться с Моттом — хотя и опасался, что тот скорчит презрительную гримасу или поднимет его на смех.

Но тот в ответ на сбивчивые объяснения Дэниела только кивнул:

— А я и смотрю, ты последнее время какой-то убитый. Как раз подумал, что это с тобой.

— Хотел бы я сам знать, что со мной, — мрачно отозвался Дэниел.

— Вопрос надо обдумать как следует, — изрек Мотт, — а для этого необходима особая подпитка.

Они сидели в трапециевидной гостиной Мотта, где с потолка свисали на тонких серебряных цепочках звериные черепа. Мотт с силой дернул за росомаший череп, и Дэниел услышал, как позади него открылась какая-то дверь. Дальше он с интересом наблюдал, как Мотт отодвинул от стены панель размером четыре на восемь, за которой открылся чулан с ружьями, патронами, гранатами и четырехгаллонными флягами, наполненными зеленоватой жидкостью. Мотт отодвинул одну из бутылей, углубился в чулан, вернулся с большой прозрачной бутылью с ярко-красной спринцовкой и поставил ее на стол перед Дэниелом.

— Что это?

Мотт отвернул крышку и наклонился понюхать:

— Шармэн изобрела на досуге по моей просьбе. Называется «росомаха».

— Это что-нибудь вроде чили?

— Еще лучше.

Мотт окунул спринцовку во флягу и зачерпнул несколько дюймов жидкости.

— Вытяжка из листьев кокаина, кактуса и маковых головок. Шармэн смешала их в какой-то хреновине, чтобы получить эссенцию, и сделала десятипроцентную микстуру.

Мотт нагнул голову, вложил узкий конец спринцовки в ноздрю и нажал на грушу. «Разолли!» — заорал он, слегка покачнувшись.

Он вытер слезы и вручил спринцовку Дэниелу. Тот, помня об осторожности, набрал половину количества, употребленного Моттом. Действие «росомахи» на носовые пазухи напомнило эффект, произведенный чили на нёбо.

Подкрепившись таким образом, Мотт вернулся к проблеме Дэниела:

— Я врубился, что с тобой. Это называется Роковым Усыханием Пениса, и никто не знает, отчего оно происходит. Некоторые врачи считают, что это все от головы. Поскольку ты поимел шрапнели в черепушку, думаю, в твоем случае так оно и есть. Не обязательно это целый кусок металла, но ведь и крошка мушиного дерьма дает некоторый эффект, если бросить ее в миску с желе, а? И, как я понимаю, ты действительно хотел переспать с этими девицами и не страдаешь каким-нибудь вагиноненавистничеством, я правильно усек?

— Нет, — твердо сказал Дэниел, — не страдаю.

— То есть канал между сердцем и мозгами работает нормально, проблема в связи между мозгом и хреном, верно?

— Но у меня всегда получается один раз.

— Значит, выключатель барахлит. Его тронешь разок, а он — щелк, и вырубил напрочь все желание.

— Вероятно.

— Что тебе нужно, Дэн, так это исследовательский подход. Проведи эксперимент. Завяжи себе глаза, возьми трех или четырех Гусынь, так, чтобы ты не знал, какая где, и попробуй их отыметь.

— Пробовал, — Дэниел печально покачал головой. — Две недели назад, с Хелен, Джейд и Энни. Каждая по одному разу.

— Вот оно как. А Джейд — это которая с такими грудями, что можно сдохнуть на месте?

— Наверное.

— Тогда не надо было тебе завязывать глаза.

— Может быть.

В ответ на мрачный тон Дэниела Мотт воскликнул:

— А если и так — черта ли ныть? Бабы такие существа — им попробуй угоди. Вечно момент неподходящий, вечно за ними надо ухаживать, подавать пальто, подписывать чеки и все такое. Одного раза с каждой вполне достаточно! Не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Меня это угнетает.

— Ой, Дэн, а что тебе остается, кроме как смириться? Не согласишься же ты на какую-нибудь чертову операцию, чтобы тебе вправили мозги? А если и согласишься, кто гарантирует, что после операции они действительно встанут на место? Так считай, что тебе ее уже сделали, и она не удалась. Кстати, как насчет прогулки в лунном свете до Бликер Ридж? Мудозвон с ума сойдет от злости — он терпеть не может ночных прогулок.

— Неохота. Но спасибо за предложение.

— Подумай, Дэн. Снегопад на Бликер Ридж в лунном свете — что может быть прекраснее?

— Да ведь снега нет, — удивился Дэниел.

Мотт изобразил крайнее изумление, затем усмехнулся:

— А вдруг да начнется.

— Спасибо, Мотт, — повторил Дэниел, поднимаясь, — я, пожалуй, полюбуюсь снегопадом отсюда. Привет Мудозвону.

Дэниел сидел у реки, терзаемый страхом, о котором он не упомянул — страхом, что из-за всего этого будет лишен настоящей любви. С Моттом обсуждать это было бесполезно. Мотт был дружелюбен, но никогда не позволял приятельским отношениям перейти в более близкие. Таким же был Бешеный Билл. Такой же была Тетушка Шармэн. Все они были такими, люди из АМО с их осторожным, корректным дружелюбием. Даже Вольта не был столь обходителен.

Он заметил вспышку света ниже по течению, затем услышал характерное ворчание «шевроле» Шармэн, сбросившей скорость перед мостом. Мать всегда говорила ему, что женщины в годах знают все, что необходимо. Дэниел подумал, смог ли бы рассказать матери о своих сложностях, и понял, что да, смог бы. Это его немного утешило. Он решил поговорить с Шармэн. Может, она придумает для него какое-нибудь лекарство — в конце концов, она химик. Он встал и почувствовал приступ тошноты. Он едва успел сообразить, что это последствия мескалина, и вспомнить про составляющие «росомахи», как его вырвало.

Шармэн была на кухне, она ела тост и читала газету. Дэниелу понравилось, как она держит тост — не последней тому причиной был кокаино-мескалино-опиумный ансамбль.

— Дэниел, — Шармэн вежливо опустила газету, — как дела?

— Плохо.

— Вот как? — в ее голосе не было ни сочувствия, ни презрения, ничего кроме ее обычной открытости.

— У меня проблемы с сексом. Я поговорил с Моттом, но хотел бы спросить и вашего совета.

— Ты нагрузился, — Шармэн пристально взглянула на него, покачивая тостом.

— Нагрузиться и поговорить с Моттом — это одно и то же. Он поехал прогуляться под снегопадом вместе с Мудозвоном. — Дэниел помолчал, сбившись с мысли, и неловко продолжил: — Но я хочу поговорить независимо от того, нагрузился я или нет.

Шармэн махнула тостом:

— Сядь и расскажи.

Дэниел сел за стол и начал рассказывать, нервно вертя перед собой банку с джемом. Шармэн отняла у него банку и поставила на стол. Дэниел растерялся и снова сбился. Она слушала его со спокойным вниманием, которое выбивало из колеи.