Положив перстень на стол, Мюллер посмотрел на Знахаря и требовательно спросил:

– Где вы это взяли?

– Господин Мюллер, вы опять задаете не тот вопрос. – Знахарь улыбнулся и тоже сел прямо, положив руки перед собой на стол. – Я, конечно, могу ответить на него, но только в том случае, если вы скажете мне, зачем вам нужно это знать.

Знахарь прекрасно понимал, что за этим вопросом скрывалось простое, как каменный топор, желание узнать место и забрать все, что там есть.

Мюллер молча сверлил Знахаря взглядом.

Наконец он опустил взгляд на лежащий перед ним перстень и сказал:

– Это очень дорогая вещь. Вы представляете, сколько она может стоить?

– Меня это не интересует. Я могу подарить ее вам просто так, на память. Но условием такого подарка будет наше соглашение.

– Соглашение? О чем же?

– А вот об этом нам следует поговорить, не учитывая того, сколько стоит ваше бесценное время, – сказал Знахарь, чувствуя, что железо разогрелось достаточно, и его можно ковать.

Мюллер пристально посмотрел на Знахаря и нажал одинокую кнопку на столе. За спиной Знахаря открылась дверь и мужской голос произнес:

– Я слушаю, мой господин.

– Сигары и виски, – сказал Мюллер.

– Яволь, майн херр.

Знахарь представил себе, что в дверях стоит денщик в форме рядового вермахта с засученными рукавами, и ему стало смешно.

Фыркнув, он взглянул на Мюллера и сказал:

– Простите.

Мюллер поднял бровь и поинтересовался:

– Я сказал что-нибудь смешное?

– О нет. Конечно нет. Но мне показалось, что за моей спиной встали призраки Третьего Рейха.

Мюллер снисходительно улыбнулся.

– Я понимаю вас. Это моя маленькая слабость. Все, кто работает на меня, должны быть исполнительны и дисциплинированны, как солдаты. Порядок и дисциплина – вот залог успеха в любом деле. Каждое мое распоряжение – приказ, который не подлежит обсуждению и должен быть исполнен без промедления. За нарушение – строгое наказание, и об этом знают все мои подчиненные.

– Это серьезно, – одобрительно кивнул Знахарь. – А что за наказание, если не секрет? Надеюсь, не повешение перед строем?

Мюллер прищурился и сказал:

– А почему бы и нет?

– Но это же негуманно! – с притворным ужасом воскликнул Знахарь.

Мюллер усмехнулся, поняв иронию Знахаря, и ответил:

– Вы бы еще Женевскую конвенцию вспомнили.

– А что это такое? – с невинным видом поинтересовался Знахарь.

Несколько секунд оба молчали, затем дружно засмеялись.

Первый этап взаимного прощупывания прошел удачно. Два пирата сидели на берегу моря и под шум прибоя обсуждали свои дела, не забывая, впрочем, о том, что в любой момент можно получить от собеседника удар кинжалом.

Дверь открылась, и денщик, который оказался обыкновенным молодым мужчиной в дорогом костюме и с пистолетом под мышкой, поставил на стол поднос.

– Благодарю вас, Рудольф, вы свободны, – сказал Мюллер.

Рудольф четко кивнул и вышел.

Знахарь оглядел поднос, на котором стояли бутылка «Баллантайна», толстые низкие стаканы и коробка сигар, и сказал:

– Да, господин Мюллер, признаться, я начинаю думать, что арийская идея не так плоха, как то, во что она превратилась в тридцатые годы…

– Этот полукровка Шикльгрубер все извратил. Что мог, и если бы я мог… – Мюллер побагровел и замолчал.

– Я понимаю вас, господин Мюллер, – сочувственно сказал Знахарь, – наш народ пережил нечто подобное. И, между прочим, должен вам сказать, что именно известный вам Ленин первым показал всему миру, как партия может править страной. Но только Гитлер смог по-настоящему понять эту великую идею. К сожалению, как вы совершенно справедливо заметили, он извратил ее. Увы! Такова судьба всех великих идей.

Слушая его, Мюллер одобрительно кивал, разливая маслянистую янтарную жидкость в толстостенные тяжелые стаканы.

Закончив это ответственное дело, он сказал:

– Я чувствую, что сегодняшний день принесет нам обоим удачу и богатство. Выпьем за это!

– С удовольствием, – ответил Знахарь и приветственно поднял тяжелый стакан, в котором лениво колыхалось дорогое британское виски, за версту шибающее ячменной сивухой.

Пираты выпили, и Мюллер закурил сигару. Знахарь от такого удовольствия отказался и вытащил из кармана пачку сигарет.

– Давайте будем совершенно откровенны, – предложил Мюллер, выпуская в потолок облако дыма, пахнущего не в пример лучше, чем виски.

– Давайте, – согласился Знахарь и нажал на клавишу зажигалки, выполненной в виде миниатюрной гильотины.

Скошенный нож скользнул вниз, голова привязанной к плахе куколки отвалилась, и из обрубка шеи вместо крови выскочил голубой язычок газового пламени. Когда Знахарь отпустил клавишу, нож вернулся в исходное положение, а голова приросла на место.

– Забавная вещица, – сказал он, прикурив, и посмотрел на Мюллера.

Мюллер ответил вежливым кивком. Поставив зажигалку на стол, Знахарь внимательно изучил огонек сигареты, затем снова поднял глаза на сидевшего перед ним алмазного барона и сказал:

– Мы, конечно, будем совершенно откровенны, не забывая, однако, что совершенно откровенными нам нельзя быть ни в коем случае.

Мюллер молчал. Его лицо выражало лишь внимание к словам собеседника. Знахарь выдержал паузу, чтобы дать своим словам дойти до сознания Мюллера, и, поболтав виски в стакане, продолжил:

– Наша с вами откровенность будет ограничиваться тем, что мы оба признаем, что нас интересуют деньги. У меня есть вещи, у вас есть капитал. Вы приобретаете у меня эти вещи, оставляя себе зазор на прибыль, и в результате этого мы оба получаем деньги. Я вижу ситуацию именно так. Что скажете?

– Совершенно справедливо, – встрепенулся Мюллер, который, похоже, думал о чем-то своем, хотя и связанном с темой разговора.

Знахарь понимал, что Мюллер в этот момент скорее всего размышлял о том, как бы облапошить партнера. И «облапошить» было слишком мягким словом для обозначения тех безжалостных и кровавых событий, которые могли начаться, если этот загорелый белокурый немец решит попытаться наложить лапу на богатство Знахаря.

– Поэтому давайте прекратим разговор об откровенности и перейдем к более важной теме. А именно – к тому, какой механизм сделок будет наиболее надежным и наименее рискованным для нас обоих.

– Вы хорошо ведете переговоры, – сказал Мюллер. – С вами приятно иметь дело.

– Благодарю вас, – Знахарь склонил голову, – однако дела у нас еще впереди, и нужно обсудить, какими они будут.

– Да, конечно, – согласился Мюллер. – А скажите, господин Берзин, много ли у вас вещей, подобных этой, которые могут оказаться интересными для меня.

И он кивнул на перстень, украденный у Александра Македонского неизвестно кем и неизвестно когда. Знахарь тоже посмотрел на перстень, потом перевел взгляд на Мюллера и, пристально глядя ему в глаза, раздельно сказал:

– Для того, чтобы приобрести их все, ваших восьмидесяти миллиардов не хватит. Придется заложить копи, прииски и госпиталь. А то и обратиться за помощью к ребятам из «Макинтоша». Но вы не беспокойтесь. Я вовсе не предлагаю скупить все, что у меня есть. Надо же и себе что-нибудь оставить.

На худых скулах Мюллера заиграли желваки, он прищурился и, слегка подавшись вперед, сдержанно произнес:

– Ваша поразительная осведомленность в некоторых вопросах начинает вызывать у меня беспокойство.

– Весьма возможно. Но ведь я мог бы и не демонстрировать ее, а оставить при себе как козырь. Согласитесь, что с моей стороны это было хорошим шагом к нашему взаимопониманию.

– Принимаю.

Мюллер решительно кивнул, как бы отметая сомнения, и, впервые за всю беседу расслабленно откинувшись на спинку кресла, светским тоном поинтересовался:

– Так что у вас там за вещицы?

Я никогда не любил Невский проспект.

Может быть, в то время, когда в мире еще не было ни электричества, ни автомобилей, а в городе жили не пять миллионов, а, скажем, двести тысяч человек, он был другим. Очень может быть.